– Ну уж нет! – в один голос сказали два браслета, золотой и серебряный.
Кстати говоря, браслеты эти не были друзьями, скорее даже – наоборот. Потому сказав одновременно одну и ту же фразу, браслеты посмотрели друг на друга так, как смотрят друг на друга две собаки, нашедшие один кусок мяса и вцепившиеся в него с разных сторон.
– В таком случае, – заметил золотой браслет, – уверяю всех присутствующих, что для подлинной красоты и не нужно никаких камней…
Серебряный браслет кивнул, поддерживая такое начало разговора.
– Если уж, – продолжал золотой браслет, – измерять красоту по тому, кто чего отразил, то самым красивым будет золото, созданное отражением того солнца, которое находится в зените…
– Ничего подобного, – перебил золотого браслета его серебряный коллега. – Самым красивым на данном основании не только может, но и должно быть признано серебро. Ибо серебро впитало в себя свет луны. А всякий скажет вам, что луна прекраснее солнца. И не важно, какого солнца – закатного или зенитного. Что-то вон влюбленные предпочитают сидеть при луне, а не при солнце. Да и кто будет на солнце смотреть – ослепнуть же можно, а на луну смотри сколько хочешь и ничего дурного не будет…
Тут уже в спор стали встревать и все прочие изделия, лежащие в витрине, а я стоял и смотрел на эти творения природы и рук человеческих, смотрел и думал, сколь все-таки мелки бывают предметы споров – мелки перед величием Вселенной. Вон, мрамор, из которого сделана витрина, не вмешивается в спор, молчит себе, размышляет о чем-то. А знаете, почему молчит мрамор? Потому, что знает одну вещь: все эти ювелирные изделия бахвалятся мнимой красотой, красотой искусственной, тогда как он, только он, только мрамор – подлинный, настоящий. Ибо он, мрамор, плоть от плоти земля. Но разве вслух об этом говорят?
Потери
Доводилось ли вам что-нибудь терять? Уверен, что доводилось, и не раз. И, согласитесь, ощущение не из приятных. Ладно еще, когда что-то свое теряешь – погорюешь, посетуешь, да утешишься по совету классика: дескать, как же повезло тому, кто найдет. Но это если теряешь свое. А если случается так, что теряешь чужое? Тут уж не до шуток и не до утешений самого себя мыслями классика. А только тогда и делаешь, что размышляешь, как же сказать о потере, как загладить вину, как извиниться… Сам я, видимо, так устроен, что никаких предметов мне доверять нельзя – ни ценных, ни неценных, ни дорогих, ни дешевых, ни больших, ни маленьких, ни круглых, ни квадратных, ни красных, ни зеленых, ни простых, ни сложных – никаких предметов доверять мне нельзя. Те же товарищи мои или родственники, которые все-таки имеют неосторожность попросить меня сохранить для них хоть что-нибудь, те сами в итоге раскаиваются. Почему?
Я думал, что вы уже поняли. Но для тех, кто не понял, поясню: доверенные мне предметы теряются; одни теряются тут же, другие через час, третьи через день, некоторые выдерживают три дня, но в итоге все равно теряются. И чего я только не делал, чтобы предметы – особенно чужие, особенно доверенные мне кем-то – не терялись: и привязывал их к себе веревкой, и не спускал с них глаз, и запирал в бабушкин сундук, а ключ сжимал в кулаке… Но все было бесполезно, потому что, несмотря на все мои старания, предметы все равно терялись. И самое ужасное – даже не думали находиться. Дело в том, что когда я понял собственную беспомощность в сохранении и своих собственных вещей, и тех вещей, что с завидным упорством доверялись мне родней, я решил избрать иной путь борьбы с утратами, нежели безуспешно применяемые до этого попытки сохранения предметов. Я решил большее внимание сосредотачивать не на сбережении, а на поисках уже потерянного. Вещь потерялась, но руки опускать не стоит – она где-то здесь, где-то близко. И просто надо внимательно изучить все внутренности дома нашего, например, – это тогда, когда утраченную вещь видели в последний раз в доме. Или же, если вещь видели в саду, исследовать пространство сада. Это тоже нетрудно.
Сложнее, если надобно искать в поле, в лесу, на лугу, возле речки. Но и тут, как думал я, нет ничего невозможного. Я искренне полагал, что потери и утраты могут стать находками и обретеньями. Для этого достаточно просто быть внимательным при поисках и знать те места, куда стоит заглядывать в первую очередь. К примеру, если поиски ведутся внутри нашего дома, то к таким местам с полным правом можно отнести пустое пространство за шкафом, место под диваном и нижние ящики письменного стола. Если что-то потерялось в саду, то тут обязательно надо заглянуть в старый высохший колодец, на дне коего среди печальных лягушек можно обнаружить искомое; в дровяник, который в зависимости от времени года то пуст, то заполнен ровненькими поленьями; в сарайчик возле самого забора – в этом сарайчике хранится инструмент, но и туда потеря с утратою могут затесаться.
Опять-таки сложнее с определением такого рода мест в поле, в лесу, на лугу и возле речки. Однако и там кое-что имеется. В лесу, скажем, это трухлявые пни, изобилующие дырками, и дупла в старых деревьях; в поле и на лугу – кротовые норки; а возле речки очень удобны для поисков гнезда стрижей и ласточек – тех птиц, что так любят селиться по отвесным песчаным берегам наших рек, речек и речушек. И вот вооружившись такого рода теорией, принялся я реализовывать ее на практике – благо поводов для такой реализации сразу же почти возникло более чем достаточно. В доме потерял я книгу – дорогую и старинную, данную мне дядюшкой со строгими наставлениями о том, как следует заворачивать обложку книги в бумагу, чтобы обложка не истрепалась. В саду куда-то задевал перстень, данный мне на хранение моим старшим братом, – брат уехал в путешествие и не нашел ничего лучшего, как оставить свой именной перстень у меня.
Наконец, в поле каким-то, прямо скажу, таинственным образом исчезла тетрадь, куда я привык записывать все, случившееся со мной за день. И что бы вы думали? Книгу искал я за шкафом, под диваном и в нижних ящиках письменного стола, но нигде дядюшкиной книги так и не нашел. Перстень брата искал на дне старого высохшего колодца, в дровянике и в сарайчике, однако успеха мои поиски не дали. В надежде увидеть тетрадь облазил все кротовые норки на поле, и ни в одной из них не было даже следов того, что тетрадь могла туда попасть.
Теория совершенно не желала быть поддержанной практикой; вещи – чужие и мои – находиться не желали. Но не может же быть такого, чтобы потерянное исчезало навсегда – так просто не бывает в нашем мире, где, как учили древние, изменяется все, но не гибнет ничто. Это закон сохранения вещества. Так стало быть, и мои вещи, и вещи моих близких где-то хранятся! Но где? Ответ на этот вопрос я получил совсем неожиданно. Довелось мне читать одну итальянскую поэму из позднего Средневековья. Там речь шла о знаменитом на весь мир рыцаре по имени Роланд. Все, конечно, знают о его подвигах. Но тут сюжет был несколько неожиданным – Роланд в итальянской поэме потерял разум. Где же его найти?
Оказывается, разум рыцаря преспокойно пребывает на Луне. Почему? И вот тут прошу внимания: дело в том, что если верить автору поэмы, имени которого я не знал, ибо обложка у книги была давно потеряна, так вот, если верить автору поэмы, все то, что потеряно на Земле, попадает на Луну и там хранится до востребования. И не только вещи, не только предметы. На Луне можно найти потерянный страх, потерянную совесть, потерянное лицо, потерянное здоровье. Ну, это ладно. Меня все-таки интересовала по большей части предметная сторона вопроса. Значит, все утраченное можно найти там. Для этого надо слетать на Луну – задача не из легких, но разве мы ищем легких путей? Конечно нет. Теперь мне нужен повод для полета – что там потерялось недавно? И к ужасу своему, я заметил, что несколько дней уже ничего не терял. Вот так всегда бывает: находишь панацею, а применить ее некуда. Можно было бы поискать и что-то из потерянного старого, но в той поэме было сказано, что найдется на Луне только то, что потеряно недавно. А тут, как назло недавно ничего не терялось, ну ровным счетом ничего. И ведь специально невозможно что-то потерять – это будет нечестно.
