– К этому-то я и клоню, лорд Вэнион, – озабоченно
проговорил Оскайн. – В Атане такого не принято. Состязания такого рода
неизбежно заканчиваются здесь кровопролитием – атаны считают их открытым
вызовом. Я появился как раз вовремя, чтобы предотвратить катастрофу. О чем
только думал этот человек?
– Стирикам порой свойственна рассеянность, –
пояснил Вэнион. – Я попрошу Сефрению поговорить с ним и напомнить ему,
чтобы был повнимательней к таким мелочам.
– И, кстати, господа, – Оскайн улыбнулся, –
не позволяйте сэру Бериту ходить по городу в одиночку. Незамужние атанские
девушки целыми отрядами с вожделением охотятся за ним.
– За Беритом? – ошеломленно переспросил Вэнион.
– Это случалось и прежде, Вэнион, – пояснил
Спархок. – В нашем юном друге есть нечто сводящее с ума женщин. Кажется,
все дело в его ресницах. Элана и Мелидира пытались растолковать мне это в
Дарсасе. Я ничего не понял, но решил поверить им на слово.
– Поразительно, – пробормотал Вэнион.
Повсюду горели факелы, и слабый ароматный ночной ветерок
играл их огненными прядями, точно колосьями пылающей пшеницы. Обряд Перехода
должен был совершиться на широком лугу за городом. В центре луга, между двумя
мощными дубами, стоял древний каменный алтарь, украшенный полевыми цветами, и
по краям его горели два светильника – бронзовые, наполненные маслом чаши.
Одинокий атан со снежно-белыми волосами стоял на городской
стене, не сводя глаз с лунного света, который проникал в узкую горизонтальную
бойницу в одном из укреплений и падал на фасад ближайшей стены, размеченный
глубокими насечками. Это был не самый точный способ определения времени, но
если все единодушно считают, что полночь наступит, когда лунный свет коснется
определенной насечки, точность уже не имеет значения. Все считают, что полночь
наступила, – значит, так оно и есть.
В ночи стояла тишина – слышно было лишь, как трещат факелы
да шуршит ветерок в кронах темного леса, со всех сторон окружавшего луг.
Все терпеливо ждали, когда серебристая полоска лунного света
коснется нужной насечки на стене.
Затем престарелый атан подал знак, и дюжина трубачей
вскинула бронзовые трубы, приветствуя новый день и провозглашая начало обряда,
которым завершится детство Миртаи.
Атаны запели. Это была песня без слов – священность обряда
не требовала слов. Пение началось с одинокого низкого мужского голоса, который
становился все громче и сильнее, и постепенно другие голоса присоединялись к
нему, взмывая в пронзительной и сложной гармонии.
Король Андрол и королева Бетуана неспешно и величественно
двинулись по широкой, озаренной факелами аллее, направляясь к древним деревьям
и украшенному цветами алтарю. Дойдя до алтаря, они повернулись и застыли в
ожидании.
Все замерло, лишь ярко пылали факелы, да вздымалось и
ширилось могучее, как орган, пение атанов. Затем мелодия перешла в негромкий
сдержанный гул, едва ли громче шепота.
Энгесса и Элана, облаченные в темно-синие мантии, вывели
Миртаи из глубокой тени городской стены. Миртаи была в белом, и ее
иссиня-черные волосы ничем не были украшены. Глаза ее были скромно опущены,
когда родители вели ее к алтарю.
Пение атанов снова взмыло ввысь, переменив мелодию и
контрапункт.
– Приближение дитя, – прошептал Норкан эленийцам.
В голосе искушенного, даже циничного тамульца были почтение и глубокий трепет,
его глаза, обыкновенно ироничные, влажно блестели. Кто-то требовательно дернул
Спархока за руку, и он подхватил на руки свою дочь, чтобы она могла получше
рассмотреть происходящее.
Миртаи и ее родители дошли до алтаря и поклонились Андролу и
Бетуане. Пение вновь упало до шепота.
Энгесса обратился к королю и королеве атанов. Голос его
звучал громко и мощно. Слова тамульского наречия плавно и мелодично лились с
его губ, когда он объявлял свою дочь готовой к обряду. Затем он развернулся,
распахнул мантию и обнажил меч. Он заговорил снова, и на сей раз в его голове звучал
вызов.
– Что он сказал? – шепотом спросил Телэн у
Оскайна.
– Что будет биться с каждым, кто воспротивится Переходу
его дочери, – прошептал Оскайн. В его голосе, немного сдавленном, тоже
было глубокое почтение.
Затем заговорила Элана, тоже по-тамульски. Ее голос звенел
серебряным горном, когда она провозгласила, что ее дочь готова к обряду и
готова занять свое место во взрослой жизни.
– Последних слов она не должна была говорить, –
прошептала Даная на ухо Спархоку. – Это уже отсебятина.
– Ты же знаешь свою маму, – улыбнулся он.
Королева Элении повернулась лицом с собравшимся на лугу
атанам, и в ее голосе зазвучала жесткая нотка вызова, когда она распахнула свою
мантию и выхватила из ножен меч с серебряной рукоятью. Спархока поразило то,
как профессионально это было проделано.
Затем к королю и королеве обратилась Миртаи.
– Дитя начинает Переход, – шепотом пояснил Норкан.
Король Андрол заговорил в ответ звучным повелительным
голосом, и его королева добавила к этой речи несколько слов. Затем оба слаженно
обнажили свои мечи и, шагнув вперед, застыли рядом с родителями Миртаи,
присоединяясь к их вызову.
Пение атанов взмыло ввысь, и трубы вплели в него свою
торжественную песнь. И снова все стихло.
Миртаи повернулась лицом к своим соплеменникам и обнажила
кинжалы. Она обратилась к атанам, и на сей раз Спархоку не понадобился перевод.
Эта интонация была ему хорошо знакома.
Пение торжествующе взлетело к ночному небу, и пятеро,
стоявшие у алтаря, повернулись к грубо отесанной каменной глыбе. В центре
алтаря на подушечке из черного бархата покоился гладкий золотой обруч.
Пение все ширилось, эхом отзываясь в горах.
И вдруг из бархатной черноты ночного неба упала звезда.
Сверкая нестерпимо яркой белизной, она прочертила небо и, падая по дуге,
взорвалась дождем серебристых сверкающих брызг.
– Прекрати! – прошипел Спархок дочери.
– Это не я! – возмутилась она. – Я могла бы
это сделать, но мне и в голову не пришло… Как это у них получается? – В
голосе Данаи было искреннее изумление.
