– Поразительно! – прошептал явно потрясенный
Оскайн. – Император никогда не встает навстречу своим гостям.
– Кто эти дамы рядом с ним? – шепотом спросила
Элана.
– Его жены, – ответил Оскайн, – тамульские
императрицы. Их девять.
– Чудовищно! – задохнулся Бевьер.
– Политическая необходимость, сэр рыцарь, –
пояснил Оскайн. – У обычного человека может быть только одна жена, но у
императора их должно быть девять – по числу королевств, входящих в Империю. Император
не вправе никому отдавать предпочтения.
– Кажется, одна из императриц забыла завершить свой
туалет, – критически заметила баронесса Мелидира, разглядывая одну из жен
императора, загорелую молодую женщину, которая была обнажена до пояса и ничем
не проявляла, что полуодетость вызывает у нее хоть какое-то беспокойство. Юбка,
облегавшая ее бедра, была ярко-алого цвета, в волосах краснел живой цветок.
Оскайн хихикнул.
– Это наша Элисун, – пояснил он с улыбкой. –
Она с острова Валезия, и эта одежда – или, вернее, ее отсутствие – традиционна
для островитян. Элисун очень простая девочка, и мы все ее обожаем. Обычные
законы, касающиеся супружеской верности, никогда не применяются к императрицам
валезийского происхождения. Верность и неверность – понятия, непостижимые для
валезийцев. Они не знают, что такое грех.
Бевьер шепотом ахнул.
– Неужели никто не пытался наставить их на путь
истинный? – спросил Эмбан.
– Пытались, ваша светлость, и еще как! –
ухмыльнулся Оскайн. – Духовные лица из эленийских королевств с запада
Империи десятками прибывают на Валезию, дабы убедить островитян, что их любимое
времяпрепровождение – позор и грех. Вначале проповедники полны религиозного
пыла, но это, как правило, длится недолго. Валезийские девушки очень красивы и
весьма дружелюбны. Почти всегда обращенными оказываются эленийцы. В валезийской
религии, судя по всему, существует только одна заповедь: «Будь счастлив».
– Бывают заповеди и похуже, – вздохнул Эмбан.
– Ваша светлость! – воскликнул Бевьер.
– Пора бы тебе повзрослеть, Бевьер, – сказал
Эмбан. – Порой я думаю, что наша Святая Матерь чересчур ревностно
относится к некоторым сторонам человеческого бытия.
Бевьер покраснел, и его лицо застыло в неодобрительной
гримасе.
Придворные в тронном зале, явно по команде императора, дружно
простерлись ниц перед проходившей Эланой. Частая практика сделала их такими
искусными, что упасть на колени, удариться лбом о пол и снова выпрямиться они
ухитрялись без малейшей заминки.
Элана, облаченная в царственно-синее одеяние, остановилась
перед троном и исполнила изящный реверанс. Выражение ее лица ясно говорило, что
она ни за какие блага в мире не станет простираться ниц.
Император поклонился в ответ, и по толпе придворных
пробежали изумленные ахи и шепотки. Императорский поклон был вполне достойным,
хотя и немного чопорным. Сарабиан явно упражнялся в этом искусстве, но оно было
ему мало знакомо. Затем он откашлялся и заговорил по-тамульски, то и дело
замолкая, чтобы придворный переводчик успел перевести его слова на эленийский.
– Не смотри куда не следует, – прошептала Элана
Спархоку. Лицо ее при этом оставалось торжественно-бесстрастным, губы едва
двигались.
– Я и не смотрел на нее, – запротестовал он.
– В самом деле?
Императрица Элисун притягивала к себе внимание всех, без
исключения, рыцарей церкви и пелоев и явно наслаждалась этим. Ее темные глаза
блестели, а в улыбке таилась некоторая толика лукавства. Она стояла неподалеку
от своего царственного супруга и глубоко дышала – видимо, это было упражнение,
принятое среди ее соплеменников. Во взгляде, которым она одаряла своих
многочисленных обожателей, были вызов и оценивающее выражение. Именно такое
выражение Спархоку доводилось видеть на лице Эланы, когда она выбирала наряды
или драгоценности. Спархок заключил, что императрица Элисун, похоже, еще
доставит им немало хлопот.
Речь императора Сарабиана изобиловала церемониальными
банальностями. Его сердце полнилось. Он таял от счастья. Он был потрясен
красотой Эланы. Он был поражен той честью, которую она оказала ему,
откликнувшись на его приглашение. Он полагал ее наряд прекрасным.
Элана, искушеннейший в мире оратор, мгновенно отбросив речь,
которую готовила со времени отъезда из Чиреллоса, разразилась ответной речью.
Она нашла Материон прекрасным. Она известила Сарабиана, что отныне ее жизнь
достигла своего венца (жизнь Эланы, судя по всему, достигала своего венца с
каждой новой речью). Она восхвалила невыразимую красоту императорских жен (ни
словом, впрочем, не обмолвившись о более чем очевидных достоинствах императрицы
Элисун). Она также таяла от радости – похоже, здесь это было в обычае. Она
многословно поблагодарила императора за его щедрое гостеприимство. Говорить о
погоде она не стала.
Император Сарабиан явно вздохнул с облегчением. Видимо, он
пуще смерти опасался, что Элана случайно скажет что-нибудь этакое, на что ему
придется отвечать, не посоветовавшись с правительством.
Он поблагодарил Элану за выраженную ею благодарность.
Она поблагодарила его за благодарность, выраженную в ответ
на ее благодарность.
После чего оба замолчали, глядя друг на друга. Благодарить
за благодарность в ответ на выраженную прежде благодарность было бы уже до
крайности нелепо.
Тогда чиновник, на лице которого отражалась преувеличенная
скука, многозначительно откашлялся. Ростом он был выше среднего тамульца, и
лицо его не выражало ни тени того, что он думал на самом деле.
С огромным облегчением император Сарабиан представил гостям
своего первого министра – Пондию Субата.
– Странное имечко, – пробормотал Улаф, когда слова
императора были переведены на эленийский. – Интересно, как зовут его
близкие друзья – может быть, Понди?
– «Пондия» – это его дворянский титул, сэр Улаф, –
пояснил Оскайн, – что-то вроде виконта, хотя и не совсем. Будьте осторожны
с ним, господа мои. Он вам определенно не друг. К тому же он делает вид, что не
понимает эленийского, хотя я сильно подозреваю, что его невежество на сей счет
преувеличено. Субат яростно сопротивлялся идее пригласить в Материон принца
Спархока. Он считал, что это унизит достоинство императора. Мне также сообщили,
что от решения императора обращаться с королевой Эланой как с равной нашего
первого министра едва не хватил удар.
– Он опасен? – шепотом спросил Спархок.
