– Поместье, разумеется, принадлежит мне, –
говорила Астансия холодным высокомерным тоном. – Мой отец впал в
старческое слабоумие, когда решил выдать меня замуж за эту жирную
свинью. – Она презрительно фыркнула. – Ясно ведь было, что свиные
глазки Котэка устремлены только на доход с моего поместья. Мой отец был так
впечатлен титулом этого идиота, что не разглядел его истинной сущности.
Титулованный бездельник с парочкой жирных уродин, волочащихся за ним по
пятам! – Астансия вновь с негодованием фыркнула, но затем
презрительная гримаса исчезла с ее лица, и глаза наполнились неизбежными
слезами. – Единственное утешение в моем бедственном положении я нахожу в
религии, в поэзии моего брата и в том удовлетворении, которое приносит мне
мысль, что эти две жирные карги никогда не увидят огней Дарсоса – уж я-то об
этом позабочусь! Они будут гнить здесь, в глуши, – до той благословенной
минуты, когда эта свинья, мой супруг, обожрется и обопьется до смерти, а уж
тогда я вышвырну их за двери в одних платьях! – В холодных глазах Астансии
загорелся восторженный огонек. – Я едва могу дождаться этой минуты, –
со злобой продолжала она. – Я отомщу, о да, отомщу, и тогда мы – я и мой
святой брат – будем жить здесь вдвоем в совершенном довольстве.
Принцесса Даная вскарабкалась на колени к своему отцу.
– Милые люди, правда? – прошептала она.
– Это все твоих рук дело? – с укором спросил он.
– Нет, отец. Я бы не смогла такого сделать, да и никто
из нас не смог бы. Люди таковы, каковы они есть. Мы не можем изменить их.
– А я думал, что ты можешь все.
– У каждого есть свои пределы, Спархок. – Взгляд
ее темных глаз вновь отвердел. – Впрочем, кое-что я все же намерена
сделать.
– Вот как?
– Ваш эленийский Бог должен мне парочку услуг. Я как-то
сделала для него кое-что ценное.
– Почему тебе нужна его помощь?
– Эти люди – эленийцы. Они принадлежат ему. Я ничего не
могу сделать с ними без его дозволения. Это было бы в высшей степени невежливо.
– Но я тоже элениец, а ты делаешь со мной все, что
захочешь.
– Ты Анакха, Спархок. Ты не принадлежишь никому.
– Как это грустно. Я затерян в огромном мире, и ни один
бог не направит меня на путь истинный.
– Ты и не нуждаешься в направлении, Спархок. В советах
– иногда. Но направлять тебя не нужно.
– Только не сотвори здесь ничего экзотического, –
предостерег он. – Мы еще не знаем, с чем столкнемся, когда углубимся в
земли Империи. Не стоит объявлять во всеуслышание о нашем присутствии, пока без
этого еще молено обойтись. – Затем любопытство взяло верх над его
рассудительностью. – Никто здесь до сих пор не сказал ничего важного.
– Тогда продолжай слушать, Спархок. Не сказали, так
скажут.
– Собственно, о чем ты хочешь просить Бога? Что он
должен сделать для этих людей?
– Ничего, – ответила Даная, – абсолютно
ничего. Я не стану просить его хоть на мизинец переменить их образ жизни. Все,
что мне от него нужно, – чтобы все они прожили очень, очень долго.
Он оглядел надутые и обиженные физиономии рассевшихся за
столом хозяина и домочадцев.
– Ты хочешь запереть их здесь? – укоризненно
спросил он. – Приковать друг к другу на целую вечность пятерых людей,
которые так ненавидят друг друга, что в конце концов разорвут друг друга в
клочья?
– Не совсем на целую вечность, Спархок, –
поправила девочка, – хотя для них, возможно, этот срок покажется и
вечностью.
– Это жестоко.
– Нет, Спархок. Это справедливо. Эти люди вполне
достойны друг друга. Я только хочу быть уверенной, что они долго, очень долго
будут наслаждаться обществом ближайших родственников.
– Что ты скажешь насчет глотка свежего воздуха? –
осведомился Стрейджен, наклоняясь через плечо Спархока.
– Но ведь идет дождь.
– Уверен, что ты не растаешь.
– Может быть, это не такая уж плохая идея. –
Спархок поднялся и отнес спящую дочь обратно в гостиную, на диван, где уже
дремала Мурр, рассеянно помурлыкивая и во сне впиваясь острыми когтями в
диванную подушку. Спархок укрыл обеих и вслед за Стрейдженом вышел в коридор.
– Тебе неспокойно? – спросил он у талесийца.
– Нет, тошно. Друг мой, я знавал немало скверных людей,
да и сам я далеко не ангел, но эта семейка… – Стрейджен содрогнулся. –
Тебе не случилось, будучи в Рендоре, припасти немножечко доброго яда?
– Я не люблю ядов.
– Это ограниченный взгляд на вещи, дружок. Яд – весьма
удобный способ избавляться от неугодных людей.
– Насколько я помню, Энниас был того же мнения.
– Об этом я забыл, – признал Стрейджен. – Да,
полагаю, эта история слегка отвратила тебя от весьма разумного решения сложных
проблем. И все же с этими чудовищами нужно что-то сделать.
– Об этом уже позаботились.
– Вот как? И каким же образом?
– Этого я говорить не волен.
Они вышли на широкую веранду, что тянулась вдоль всей задней
части дома, и стояли, опираясь на перила и глядя на грязный задний двор.
– Дождь, похоже, и не думает прекращаться, –
заметил Стрейджен. – Долго он может идти в это время года?
– Спроси у Халэда. Он у нас знаток погоды.
– Милорды?
Спархок и Стрейджен обернулись.
Это был Элрон, поэт и шурин барона.
– Я хотел заверить вас, что я и моя сестра не несем
ответственности за Котэка и его родственниц, – объявил он.
– Мы и так в этом совершенно уверены, Элрон, –
пробормотал Стрейджен.
– Все, чем они владели прежде, был титул Котэка. Их
отец проиграл в карты все их наследство. Мне дурно становится от того, как эта
шайка нищих аристократов пытается важничать и ставить себя выше нас.
– До нас дошли некоторые слухи, – Стрейджен ловко
переменил тему. – Кое-кто в Эсосе говорил нам, что среди крепостных
ширится смута. Мы краем уха слышали о некоем человеке по имени Сабр, и еще об
одном, которого зовут Айячин. Мы никак не могли понять, в чем тут дело.
Элрон огляделся с видом заправского заговорщика.
