– Не стоит, милорд Стрейджен, так громко произносить
эти имена здесь, в Астеле, – произнес он хриплым шепотом, который
наверняка был слышен по всему двору. – У тамульцев везде свои уши.
– Крепостные ненавидят тамульцев? – осведомился
Стрейджен с некоторым изумлением. – Мне казалось, что им не нужно так
далеко заходить в поисках объекта для ненависти.
– Крепостные, милорд, всего лишь суеверные
животные, – презрительно фыркнул Элрон. – Их можно повести куда
угодно одной лишь смесью религии, легенд и горячительных напитков. Настоящее
освободительное движение направлено против желтых дьяволов. – Глаза Элрона
сузились. – Честь Астела требует сбросить тамульское ярмо – вот в чем
истинная цель движения. Сабр – это патриот, загадочная фигура, которая является
по ночам, дабы вдохновлять народ Астела восстать и разбить цепи угнетения.
Знаете, он ведь всегда носит маску.
– Об этом я не слыхал.
– Но это так. Необходимость, что поделаешь. На самом
деле он довольно известная личность и весьма тщательно скрывает свое лицо и
мысли. Днем он обыкновенный дворянин, но по ночам – повстанец в маске, факел,
поджигающий патриотические чувства своих соотечественников.
– Как я понимаю, у вас вполне определенные политические
взгляды, – заметил Стрейджен. Элрон мгновенно насторожился.
– Я всего лишь поэт, милорд Стрейджен, –
самоуничижительно ответил он. – Мне интересен драматический момент
нынешней ситуации – исключительно ради искусства, понимаете?
– О, разумеется.
– Откуда взялся этот Айячин? – спросил
Спархок. – Насколько я понял, он мертв вот уже несколько столетий.
– В Астеле нынче творятся странные дела, сэр
Спархок, – заверил его Элрон. – Происходит то, что многие
поколения сохранялось в крови истинных астелийцев. Сердцем мы знаем, что Айячин
не мертв. Он не умрет, пока жива тирания.
– Рассуждая практически, Элрон, – вставил
Стрейджен в самой изысканной своей манере, – ведь, если я не ошибаюсь, это
движение рассчитывает на крепостных как на основную свою силу. Что же их
привлекает? Какое дело людям, привязанным к земле, до того, кто возглавляет
правительство?
– Крепостные – это скот, стадо. Они пойдут туда, куда
их пожелает направить пастух. Довольно лишь шепнуть им на ушко слово
«освобождение», и они с радостью ринутся за вами даже ко вратам преисподней.
– Так, значит, Сабр на деле не намерен их освобождать?
Элрон расхохотался.
– Дорогой мой, да какой разумный человек всерьез
захотел бы освободить крепостных? Какой смысл в том, чтобы отпускать на свободу
скот? – Он оборвал себя и настороженно огляделся. – Я должен
вернуться прежде, чем мое отсутствие будет замечено. Котэк ненавидит меня и
ждет не дождется удобного случая оклеветать меня перед властями. Я вынужден
улыбаться ему и быть вежливым с ним и с парой раскормленных свинок, которых он
называет сестрами. Я вынужден молчать, господа, но когда настанет день нашего
освобождения, Господь мне судья, многое переменится в этом доме! Социальные
перемены бывают порой сопряжены с насилием, и я почти что могу поручиться, что
Котэк и его сестрицы не увидят рассвета нового дня. – Его глаза сузились с
заносчивой таинственностью. – Но я слишком много говорю, господа. Я должен
молчать. Молчать!
Он рывком запахнулся в черный плащ и с решительным видом и
высоко поднятой головой удалился в дом.
– Милый молодой человек, – заметил
Стрейджен. – Отчего-то при виде его у меня шпага зудит в ножнах.
Спархок что-то одобрительно проворчал, глядя в залитую
дождем ночную мглу.
– Надеюсь, что к утру дождь уймется, – сказал
он. – Ни о чем я так не мечтаю, как побыстрее выбраться из этой сточной
канавы.
Глава 11
Утро выдалось хмурое и непогожее. Спархок и его спутники
наскоро позавтракали и подготовились к отъезду. Барон и его семейство еще
спали, а их гостям отнюдь не хотелось затягивать прощание. Они выехали в путь
примерно через час после рассвета и галопом направились на северо-восток по дороге
в Дарсос. Хотя никто не говорил об этом вслух, всем хотелось отъехать от замка
как можно дальше, чтобы гостеприимному хозяину не вздумалось их нагнать.
Незадолго до полудня отряд миновал белый каменный столб,
который отмечал восточную границу владений барона Котэка, и все дружно
вздохнули с облегчением. Всадники перешли на шаг, а Спархок и другие рыцари
придержали коней, чтобы поравняться с каретой.
Алиэн, камеристка Эланы, плакала, и королева и баронесса
Мелидира безуспешно старались успокоить ее.
– Бедняжка так мягкосердечна, – пояснила Мелидира
Спархоку. – Ужасы этого жилища довели ее до слез.
– Может, кто-нибудь в этом доме сказал тебе что-то
неподобающее? – грозно осведомился Келтэн у плачущей девушки. Отношение
Келтэна к Алиэн было странным. С тех пор, как ему запретили откровенно
ухаживать за ней, он принялся не менее рьяно опекать ее. – Если кто-то
оскорбил тебя, я вернусь туда и научу его хорошим манерам.
– Нет, милорд, – безутешно отвечала
девушка, – ничего подобного не было. Просто все они заперты в этом
чудовищном месте, как в западне. Они ненавидят друг друга, но вынуждены
провести вместе остаток дней и так и будут терзать друг друга до самой смерти.
– Кое-кто говорил мне, что в этом есть некая
справедливость, – заметил Спархок, не глядя на свою дочь. – Ну
хорошо, все мы имели возможность побеседовать с глазу на глаз с бароном и его
домочадцами. Кто-нибудь услышал что-то полезное?
– Крепостные вот-вот взбунтуются, – сказал
Халэд. – Я побродил по конюшне и прочим пристройкам, поговорил с ними.
Отец баронессы, кажется, был добрым господином, и крепостные любили его. После
его смерти Котэк показал свое истинное лицо. Он жестокий человек и любит
применять кнут.
– Что такое кнут? – спросил Телэн.
– Разновидность плети, – мрачно ответил его сводный
брат.
– Плети?!
