– Это заходит куда дальше обычного. Крепостные и впрямь
ленивы, Спархок. В этом сомнений нет. И они довели до совершенства искусство
притворяться тупицей, больным или калекой. Сдается мне, что это всегда было
что-то вроде игры. Господа знали, что крепостные притворяются, и крепостные
знали, что никого не могут обмануть, – по-моему, и тех, и других эта игра
развлекала. Потом, несколько лет назад, господа вдруг перестали играть. Вместо
того чтобы уговаривать крепостных поработать, дворяне все чаще стали прибегать
к кнуту. За одну ночь они отбросили прочь тысячелетнюю традицию и предались
жестокости. Крепостные никак не могут этого понять. Котэк не единственный
дворянин, который дурно обращается со своими крепостными. Говорят, то же самое
творится во всем Западном Астеле. Крестьяне обычно склонны к преувеличениям,
но, похоже, они все убеждены, что их хозяева перешли к намеренной жестокости,
дабы попрать освященные обычаем права и превратить своих крестьян в самых
настоящих рабов. Крепостного нельзя продать, а вот раба – сколько угодно. Этот
тип, которого зовут Сабром, весьма искусно играет на таких слухах. Если
человеку сказать, что кто-то собирается продать в рабство его жену и дочь, этот
человек волей-неволей забеспокоится.
– Это не слишком сходится с тем, что говорил мне барон
Котэк, – вставил патриарх Эмбан. – Барон прошлым вечером выпил
больше, чем следовало, и наболтал много такого, о чем в трезвом виде молчал бы,
как убитый. По его мнению, главная цель Сабра – изгнать из Астела тамульцев. Честно
говоря, Спархок, я слегка скептически отнесся к тому, что говорил о Сабре этот
эсосский вор, но Сабр явно оказывает большое влияние на дворян. Он делает упор
на расовые и религиозные различия между эленийцами и тамульцами. Котэк
неизменно называл тамульцев «безбожными желтыми собаками».
– У нас есть боги, ваша светлость, – мягко
возразил Оскайн. – Если вы дадите мне несколько минут, я, быть может, даже
припомню кое-какие их имена.
– Наш приятель Сабр не теряет времени даром, –
заметил Тиниен. – Дворянам он говорит одно, крепостным – другое.
– По-моему, это называется «лгать и нашим, и
вашим», – вставил Улаф.
– Думаю, что имперские власти очень скоро испытают
настоятельную необходимость узнать, кто такой Сабр, – задумчиво проговорил
Оскайн. – Мы, безбожные желтые собаки, неизменно стремимся к тому, чтобы
знать в лицо вожаков и смутьянов.
– Чтобы их поймать и повесить, верно? –
укоризненно спросил Телэн.
– Вовсе не обязательно, молодой человек. Когда
природный талант пробивает себе путь наверх, разве можно тратить его так
бездарно? Уверен, что у нас нашлось бы применение талантам этого Сабра.
– Но ведь он ненавидит вашу Империю, ваше
превосходительство, – заметила Элана.
– Это несущественно, ваше величество, – улыбнулся
Оскайн. – Тот факт, что кто-то ненавидит Империю, еще не делает его
преступником. Всякий, кто пребывает в здравом уме, ненавидит Империю. Бывают
дни, когда ее ненавидит и сам император. Наличие мятежников – верный признак
того, что в данной провинции что-то неладно. Мятежник полагает делом чести
указать нам на проблемы, так что проще позволить ему пойти дальше и уладить их.
Я сам знаю нескольких мятежников, из которых вышли очень неплохие губернаторы.
– Это весьма интересное направление мысли, ваше
превосходительство, – сказал Элана, – но как же вы склоняете к
сотрудничеству людей, которые ненавидят вас?
– Обманным путем, ваше величество. Мы просто спрашиваем
их, а не смогут ли они справиться с делом лучше нас. Они, конечно, думают, что
смогут, и тогда мы говорим им – что ж, делайте. Им обычно хватает нескольких
месяцев, чтобы сообразить, как их провели. Должность губернатора провинции –
наихудшая в мире, потому что губернаторов ненавидят все.
– И как же во все это укладывается Айячин? –
спросил Бевьер.
– Я думаю, он просто символ для сплочения
заговорщиков, – отозвался Стрейджен. – Как, например, Дрегнат в
Ламорканде.
– Подставное лицо? – предположил Тиниен.
– Скорее всего. Трудно ожидать, чтобы герой из девятого
столетия что-то смыслил в современной политике.
– Загадочная личность этот Айячин, – заметил
Улаф. – Дворянство считает его одним человеком, крепостные – другим. У
Сабра, должно быть, заготовлены речи двух разновидностей. Кто же на самом деле
был Айячин?
– Котэк рассказывал мне, что это был мелкий дворянин,
весьма преданный астелийской церкви, – вставил Эмбан. – В девятом
веке эозийские войска, вдохновленные церковью, двинулись на Астел. Здесь, во
всяком случае, ваш: эсосский вор был прав. Астелийцы считают нашу Святую Матерь
Чиреллоса еретической. Айячин, стало быть, объединил дворян и выиграл великую
битву в Астелийских топях.
– У крепостных совсем иная история, – заметил
Халэд. – Они верят, что Айячин был крепостным, который выдавал себя за
дворянина, и его истинной целью было освободить своих собратьев-крепостных. Они
считают, что победа в топях была заслугой крепостных, а не дворян. Позднее,
когда дворяне узнали, кто такой Айячин, они убили его.
– В таком случае, – сказал Элана, – это
идеальный символ мятежа. Он настолько многолик, что каждому может предложить
что-то свое.
Эмбан хмурился.
– Дурное обращение с крепостными просто
бессмысленно, – сказал он. – Они не слишком трудолюбивы, это верно,
но их так много, что проще согнать побольше народу, если хочешь, чтобы работа
была закончена в срок. Если обращаться с ними жестоко, добьешься только того,
что они возненавидят тебя. Последний болван способен это понять. Спархок,
существует ли заклятие, которое могло склонить астелийское дворянство к такому
самоубийственному поведению?
– Я, во всяком случае, такого не знаю, – ответил Спархок.
Он обвел взглядом рыцарей, но они дружно покачали головами. Принцесса Даная,
однако, едва заметно кивнула, подтверждая, что такое возможно. – Но я не
исключал бы и такой возможности, ваша светлость, – продолжал
Спархок. – Если никто из нас не знает такого заклятия, это еще не значит,
что оно не существует. Если некто хотел взбунтовать Астел, ничто так не
благоприятствовало бы его планам, как мятеж крепостных, а если все дворяне
одновременно начали бить своих крепостных кнутами – лучшего способа добиться
этого мятежа и не придумаешь.
– И Сабр, судя по всему, в этом крепко замешан, –
сказал Эмбан. – Он настраивает дворян против безбожных желтых собак –
извини, Оскайн, – и в то же время обращает крепостных против их хозяев.
Кто-нибудь из вас сумел хоть что-то узнать о нем?
