– Так или иначе, – продолжал Спархок, откинувшись
в кресле и глубокомысленно потирая щеку, – в то же самое время у нас
имеется изрядное количество весьма способных церковников. Долгое бессилие
Кливониса некоторым образом поощряло патриархов действовать по своему
разумению. Если б где-нибудь освободился трон, тот же Эмбан, Ортзел или
Бергстен были бы не худшими на него кандидатами, и даже Энниас был весьма и
весьма искушен в политике. Когда короли слабеют, церковь набирает силу – иногда
даже чересчур.
– Валяй напрямик, Спархок! – проворчал
Платим. – Ты что же, хочешь сказать, что мы должны объявить войну церкви?
– Не сегодня, Платим, хотя эту идею стоит приберечь про
запас. Именно сейчас, я думаю, самая пора послать в Чиреллос кое-какие
предостерегающие сигналы, и именно это может сделать наша королева. После того
как она обвела всю курию вокруг пальца во время выборов Долманта, они, я думаю,
не пропустят мимо ушей ни единого ее слова. Я даже не уверен, Лэнда, что это
письмо так уж нуждается в смягчении. Посмотрим, удастся ли нам привлечь их
внимание.
Глаза Лэнды загорелись.
– Именно так и следует играть в эту игру, друзья
мои! – воодушевленно воскликнул он. – Вы только учтите, –
заметил Келтэн, – вполне возможно, Долмант и сам не понимает, что перешел
границу. Может быть, он послал Спархока в Ламорканд как временного магистра
Ордена Пандиона и совершенно не учел тот факт, что Спархок еще и принц-консорт.
Сарати сейчас чересчур занят.
– С такой рассеянностью ему нечего делать на троне
архипрелата! – напористо объявила Элана. Глаза ее сузились, что всегда
было опасным признаком. – Дадим ему ясно и недвусмысленно понять, что
он задел мои чувства. Он из кожи вон вылезет, чтобы загладить свою вину, и я,
быть может, сумею этим воспользоваться, чтобы вернуть это герцогство к северу
от Ворденаиса. Лэнда, есть ли у нас какой-нибудь способ удержать людей от того,
чтобы завещать свои владения церкви?
– Это древний обычай, ваше величество.
– Знаю-знаю, но земля-то изначально принадлежит короне.
Разве мы не имеем права хоть в какой-то степени решать, кто ее унаследует?
Казалось бы, если дворянин умирает бездетным, следует ожидать, что его земли
вернутся в казну, но всякий раз, когда в Элении объявляется бездетный нобиль,
церковники кружат над ним, точно стая стервятников, уговаривая отдать земли им.
– Отбирай титулы, – посоветовал Платим. –
Издай закон, что если у дворянина нет наследника, он не властен решать судьбу
своих владений.
– Аристократия взбунтуется! – воскликнул Лэнда.
– А для чего тогда существует армия? – пожал
плечами Платим. – Чтобы усмирять бунты. Вот что я скажу тебе, Элана: издай
закон, а я устрою несколько шумных и кровавых случаев для тех, кто будет
кричать громче всех. Аристократы соображают нешибко, но уж этот намек они
поймут – рано или поздно.
– Как по-твоему, это выход из положения? –
спросила Элана у графа Лэнды.
– Не может быть, чтобы ваше величество всерьез
обсуждали такое!
– Но ведь что-то же надо делать, Лэнда. Церковь
пожирает мое королевство акр за акром, и когда очередные владения попадают к
ней в руки, они раз и навсегда изымаются из налоговых списков. – Она
помолчала. – Пожалуй, это и есть возможность сделать то, о чем говорил
Спархок, – привлечь внимание церкви. Почему бы нам не изготовить набросок
какого-нибудь особенно жесткого закона и не позволить «случайно» оказаться
этому наброску в руках какого-нибудь церковника средней руки? Можно наверняка
сказать, что набросок окажется в руках Долманта прежде, чем успеют просохнуть
чернила.
– Это же бесчестно, ваше величество! – вздохнул
Лэнда.
– Я так рада, что ты одобряешь мою идею, мой
лорд. – Она огляделась. – Что у нас еще на сегодня, господа?
– Незаконные разбойники в горах близ Кардоса,
Элана, – прогудел Платим. Чернобородый толстяк восседал в кресле, забросив
ноги на стол. Под рукой у него стояли бутыль с вином и кубок. Камзол на нем был
измят, весь в следах еды, нечесаные волосы свисали на лоб, почти закрывая
глаза. Платим был хронически неспособен пользоваться титулами, но королева
предпочитала закрывать на это глаза.
– Незаконные? – удивленно хохотнул Келтэн.
– Ты знаешь, что я имею в виду, – проворчал
Платим. – У них нет разрешения от совета воров действовать в тех местах, а
кроме того, они нарушают все правила. Я не уверен до конца, но, по-моему, они
из бывших приспешников первосвященника Симмура. Тут ты дала промашку, Элана.
Тебе нужно было сначала заполучить их всех в свои руки, а уж потом объявлять
вне закона.
– Да ладно, – пожала плечами королева. –
Никто не совершенен.
Отношения Эланы с Платимом носили особенный характер. Она
понимала, что толстяк неспособен к аристократической почтительности, а потому
прощала ему грубоватость, которой не потерпела бы ни от кого другого. При всех
своих недостатках Платим оказался одаренным, почти блестящим советником, и
Элана высоко ценила его.
– Меня не удивляет, что пособники Энниаса, оказавшись в
затруднении, вышли на большую дорогу. Они и с самого начала были настоящими
разбойниками. Кроме того, эти горы всегда кишели бандитами. Шайкой больше,
шайкой меньше – какая разница?
– Элана, – вздохнул толстяк, – ты для меня
точно младшая сестренка, – но иногда ты проявляешь прямо-таки вопиющее
невежество. Законный разбойник знает правила. Он знает, каких путников можно
ограбить или убить, а каких лучше оставить в покое. Никого особенно не
потревожит, если какому-нибудь богатому купцу перережут горло и заберут у него
кошелек, но если в горах погибнет чиновник или знатный дворянин, властям
придется предпринять хоть какие-то шаги и хотя бы сделать вид, что они
исполняют свои обязанности. А такое повышенное внимание властей весьма вредно
для нашего дела, потому что на виселицу попадают совершенно невинные
преступники. Разбой на большой дороге – занятие не для дилетантов. К тому же
это еще не все. Эти бандиты говорят крестьянам, что они не простые разбойники,
а патриоты, восставшие против жестокого тирана – то есть против тебя,
сестренка. А среди крестьян всегда в достатке недовольных, чтобы в них
пробудилось сочувствие к этому отребью. Вам, аристократам, не стоит соваться в
наше ремесло. Вы вечно примешиваете к преступлению политику.
– Но, дорогой мой Платим, – чарующе промурлыкала
Элана, – я думала, ты это знаешь. Политика и есть преступление.
Толстяк разразился оглушительным хохотом.
