А затем Спархок перехватил печальный взгляд Данаи и
отшвырнул прочь эти мысли, свое невысказанное раздражение. Он крепко взял в
узду свои неприглядные чувства и внимательнее всмотрелся в их истоки. То, что
он увидел, ему не понравилось. Покуда стирики были слабы, покорны, жили в
нищенских халупах, он был готов первым ринуться на их защиту, но сейчас, когда
они прямо и дерзко смотрели ему в глаза, вызывающе не склоняя головы, он
испытывал сильный соблазн хорошенько проучить их.
– Трудно, не правда ли, Спархок? – мрачно
осведомился Стрейджен. – Мое незаконное происхождение всегда вызывало у
меня ощущение некоторого родства с угнетаемыми и презираемыми.
Умопомрачительная смиренность наших стирикских братьев так воодушевляла меня,
что я даже выучил их язык. И все же я должен признаться, что эти люди выводят
меня из равновесия. Они все так омерзительно довольны жизнью.
– Стрейджен, иногда меня просто мутит от твоей
цивилизованности.
– Мой бог, да мы как будто нынче не в духе?
– Извини. Я просто только что обнаружил в себе
качества, которые мне не по душе. Это не улучшает настроения.
Стрейджен вздохнул.
– Эх, Спархок, всем нам лучше бы никогда не заглядывать
в собственную душу. Не думаю, чтобы хоть кому-то понравилось то, что он там
найдет.
Не один Спархок испытывал затруднения, глядя на Сарсос и его
обитателей. Судя по лицу сэра Бевьера, он был раздражен еще сильнее прочих. В
его глазах читалось потрясение – и даже гнев.
– Слыхал я как-то одну историю, – обратился к нему
Улаф в той обезоруживающей манере, которая яснее всяких слов говорила о том,
что сэр Улаф намерен высказать свою точку зрения; впрочем, это было одно из
главных свойств сэра Улафа – он раскрывал рот в основном для того, чтобы
изложить свою точку зрения. – Так вот, собрались как-то дэйранец, арсианец
и талесиец. Дело было давно, так что все они говорили еще на своих родных
наречиях. Так или иначе, они заспорили о том, на котором из этих наречий
говорит Бог. В конце концов они решили пойти в Чиреллос и попросить
архипрелата, чтобы он задал этот вопрос самому Богу.
– И что же? – спросил Бевьер.
– Что ж, всем известно, что Господь всегда отвечает на
вопросы архипрелата, так что очень скоро они получили ответ, и их спор был
улажен раз и навсегда.
– Ну, и…
– Что – «ну и»?
– На каком наречии говорит Бог?
– На талесийском, Бевьер, а как же иначе? Всем это
давным-давно известно. – Улаф был из того сорта людей, которые
способны говорить такое с совершенно невозмутимым видом. – Это, впрочем,
неудивительно. До того, как заняться делами вселенной, Господь был генидианским
рыцарем. Бьюсь об заклад, ты этого не знал, верно?
Бевьер мгновение непонимающе таращился на него, а затем
рассмеялся с некоторым смущением.
Улаф глянул на Спархока и едва заметно подмигнул. В который
раз Спархок вынужден был отдать должное своему талесийскому другу.
У Сефрении был в Сарсосе свой дом, и это оказалось еще одной
неожиданностью – прежде всегда казалось, что она не владеет, просто не может
владеть никаким недвижимым имуществом. Довольно большой дом располагался в
глубине парка, где кроны гигантских древних деревьев осеняли холмистые лужайки,
клумбы и искрящиеся на солнце фонтаны. Как и все здания в Сарсосе, дом Сефрении
был из мрамора, и внешний вид его казался странно знакомым.
– Ты сплутовала, матушка, – укоризненно заметил
Келтэн, помогая Сефрении выбраться из кареты.
– Прошу прощения?..
– Твой дом в точности повторяет храм Афраэли, который
мы видели во сне на острове. Даже колонны вдоль фасада точь-в-точь такие же.
– Полагаю, ты прав, дорогой, но здесь это в порядке
вещей. Все члены Совета Стирикума похваляются своими богами. Этого от нас ждут,
и не поступай мы так, наши боги сочли бы себя задетыми.
– Ты – член Совета? – изумился Келтэн.
– Конечно. Я ведь, в конце концов, верховная жрица
Афраэли.
– Немного странно, что стирик из Эозии входит в
правящий Совет города в Дарезии.
– А почему ты решил, что я из Эозии?
– А разве нет?!
– Конечно, нет – и наш Совет правит не только Сарсосом.
Мы принимаем решения, обязательные для всех стириков, где бы они ни были. Может
быть, войдем? Вэнион ждет нас.
Она провела их по мраморной лестнице к широким, покрытым
искусной резьбой бронзовым дверям, и они вошли в дом.
Здание было выстроено квадратом вокруг внутреннего дворика,
где посредине пышного сада бил мраморный фонтан. Вэнион полулежал в мягком
кресле неподалеку от фонтана, устроив правую ногу на горе подушек и с
отвращением посматривая на забинтованную лодыжку. Его волосы и борода стали
совершенно белыми, и вид у него был весьма почтенный, однако морщин на лице
совсем не осталось. Конечно, заботы, тяготившие его, исчезли, но вряд ли это
объясняло происшедшую в нем поразительную перемену. Даже следы тяжкого бремени
мечей, которые он когда-то забрал у Сефрении, загадочным образом исчезли.
Спархок еще никогда не видел лицо Вэниона таким молодым. Увидев их, Вэнион
опустил свиток, который перед тем читал.
– Спархок, – сказал он раздраженно, – где
тебя носило?
– Я тоже рад видеть вас, милорд, – ответил
Спархок.
Вэнион резко глянул на него, но тут же рассмеялся с
некоторым смущением.
– Кажется, я выразился слегка невежливо?
– Капризы, милорд, – сказала Элана. – Чистой
воды капризы.
Затем она отбросила прочь королевское достоинство и, подбежав
к Вэниону, обвила руками его шею.
– Мы недовольны вами, лорд Вэнион, – объявила она
горячо и наградила его звучным поцелуем. – Вы лишили нас своего совета и
своего общества в час, когда мы больше всего в вас нуждались. – И снова
поцелуй. – В высшей степени невежливо было покинуть нас, не испросив на то
нашего разрешения. – С этими словами Элана вновь поцеловала Вэниона.
– Я осыпан упреками или милостями моей королевы? –
спросил он, явно смутившись.
– Всего понемножку, милорд, – пожала плечами Элана. –
Я решила сберечь время и сразу позаботиться обо всем. Я очень, очень рада
видеть тебя, Вэнион, но я сильно горевала, когда ты покинул Симмур крадучись,
словно вор в ночи.
