– Атаны ценили также и другие качества – ловкость,
силу, агрессивность, мстительность и умение убивать. Просто удивительно, что
вышло из сочетания этих признаков. Если задуматься, то понимаешь, что Миртаи –
милая девушка. Она ласкова и чувствительна, она страстно любит своих друзей, и
к тому же она потрясающе красива. Но где-то глубоко в ней сидит несколько
спусковых крючков, и стоит кому-то задеть один из этих крючков, как она
превращается в убийцу. Искусственный отбор атанов, насколько я понимаю, в конце
концов зашел слишком далеко. Атаны стали настолько агрессивны, что принялись
убивать друг друга, а поскольку эта агрессивность не ограничивалась только
сильным полом, женщины были еще хуже мужчин. Дошло до того, что в Атане
невозможно стало существование такой вещи, как легкое несогласие. Атаны убивали
друг друга, споря о предсказаниях погоды. – Стрейджен усмехнулся. –
Оскайн рассказал мне, что мир узнал, каковы бешеные женщины атанов, в
двенадцатом столетии. Большая шайка арджунских работорговцев напала на учебный
лагерь для девочек-подростков – в Атане мальчики и девочки обучаются раздельно
во избежание нежелательных осложнений. Как бы там ни было, эти атанские девочки
– по большей части шести с небольшим футов ростом – перебили почти всех
арджунов, а уцелевших продали в Тамул в качестве евнухов.
– Работорговцы были евнухами? – с некоторым
удивлением спросил Келтэн.
– Нет, Келтэн, – терпеливо пояснил
Стрейджен, – они не были евнухами до того, как попали в руки юных атан.
– И это сделали маленькие девочки? – На лице
Келтэна отразился неподдельный ужас.
– Они не были маленькими, Келтэн. Они были достаточно
взрослыми, чтобы понимать, что делают. Как бы то ни было, в пятнадцатом веке у
атанов был очень умный король. Он понимал, что его народ на грани
самоуничтожения. Тогда он связался с тамульским правительством и отдал своих
подданных в вечное рабство – чтобы спасти им жизнь.
– Это уж немного через край, – заметил Улаф.
– Рабство бывает разное, Улаф. Здесь, в Атане, рабство
носит государственный характер. Тамульцы говорят атанам, куда пойти и кого
убить, и обычно находят удачные отговорки, чтобы отказать отдельным атанам в
праве убивать друг друга. Так ведется с тех времен и до сих пор. Это весьма
удобное соглашение. Народ атанов уцелел, а тамульцы получили лучшую в мире
пехоту.
Телэн задумался, хмурясь.
– Ты говоришь, атаны ценят высокий рост?
– Ну да, – кивнул Стрейджен, – помимо
прочего, и рост.
– Тогда почему же Миртаи согласилась стать женой
Кринга? Кринг хороший воин, но ростом он не выше меня, а ведь я еще расту.
– Должно быть, она оценила в нем еще какие-то
качества, – пожал плечами Стрейджен.
– И что же, по-твоему?
– Понятия не имею, Телэн.
– Кринг – поэтическая натура, – сказал
Спархок. – Может быть, дело именно в этом.
– Вряд ли это могло произвести впечатление на такую,
как Миртаи. Вспомни, она ведь вспорола животы двоим мужчинам и бросила их
гореть заживо. По мне, так она не слишком похожа на девушку, которая без ума от
поэзии.
– Меня не спрашивай, Телэн, – рассмеялся
Стрейджен. – Я неплохо знаю жизнь, но даже и пытаться не стану угадать,
почему женщина выбирает именно этого, а не другого мужчину.
– Неплохо сказано, – одобрительно пробормотал
Улаф.
Посланцы Энгессы известили город об их приближении, и у
ворот королевский кортеж встречала группа рослых атанов в официальных одеяниях
– каковыми по атанскому обычаю были гладкие плащи из темной шерсти длиной до
лодыжек. Посреди этих великанов затесался низкорослый, изысканного вида тамулец
в золотистом одеянии, с черными, тронутыми сединой волосами.
– Что мы должны делать? – шепотом спросил Келтэн у
Оскайна.
– Держаться официально, – ответил тот. –
Атаны обожают церемонии. А, Норкан, – приветствовал он тамульца в
золотистом одеянии, – как приятно вновь увидеться с тобой. Фонтен посылает
тебе свои наилучшие пожелания.
– Как поживает старый негодяй? – отозвался коллега
Оскайна.
– Весь сморщился, но не растерял своего острословия.
– Рад слышать это. Почему мы говорим по-эле нийски?
– Чтобы ты мог ввести нас в курс местных дел. Что здесь
творится?
– Неладное. Наши дети слегка недовольны. Где-то
начинаются беспорядки, мы посылаем их утихомирить смутьянов, а смутьяны никак
не желают утихомириваться. Наших детей это раздражает безмерно. Ты ведь знаешь,
каковы они.
– Еще бы! А что, сестра императора простила тебя?
Норкан вздохнул.
– Боюсь, что нет, старина. Я уже смирился с тем, что
завершу свою карьеру в этих краях.
– Ты же знаешь, как при дворе любят разносить сплетни.
Что тебя дернуло отпустить эту шуточку? Согласен, ножки у ее высочества
великоваты, но «большеногая корова» – это уже звучит как-то невежливо.
– Я был пьян и немного не в себе. Уж лучше торчать в
Атане, чем спасаться в Материоне от ее чрезмерного внимания. У меня нет
никакого желания становиться членом императорской фамилии, если это означает
всю жизнь трусить вслед за ее высочеством, когда она бодро топает по дворцу.
– Ну ладно, ладно. Что нам здесь предстоит?
– Формальности. Официальные приветствия. Речи.
Церемонии. Словом, обычная чушь.
– Это хороню. Наши друзья с запада бывают порой немного
необузданны, зато они знают толк в церемониях и формальностях. Вот когда
события выходят за пределы формальностей, они попадают в передряги. Могу я
представить тебя королеве Элении?
– Я уж думал, ты никогда об этом не спросишь.
– Ваше величество, – сказал Оскайн, – это мой
старый друг Норкан, представитель Империи в Атане, способный человек, который
переживает трудные времена.
– Ваше величество, – поклонился Норкан.
– Ваше превосходительство, – приветливо отозвалась
она и, лукаво улыбнувшись, спросила: – А что, у ее высочества и впрямь такие
большие ноги?
