– Она здесь, у тебя в тюрьме?
– Да, благородный паша, она там, наверху, в одной из камер.
– Ты уже готовишься сооружать для нее виселицу, а неизвестно еще, будет ли она на самом деле казнена.
– Как можно в этом сомневаться, когда слово мудрого и правосудного кади решило уже ее участь? Она осуждена на смерть.
– Но она еще жива, а пока она жива, приговор может еще быть отменен.
– Кто имеет на это власть, мой благородный паша? – спросил палач.
– Могущественный султан.
– Не поверю я этому, благородный паша, как глубоко ни уважаю я тебя и твои слова. Его величество султан не может отменить приговора Шейх-уль-Ислама и кади.
– Но может назначить новое следствие, и это непременно случится. Кади очень торопится. В прошлую ночь только передал он тебе пророчицу, сегодня произнес приговор, а завтра уже должна она быть на виселице!
– Так гласит приказ, благородный паша.
– Хорошо! Но жива ли она еще – или бедное создание уже умертвили, чтобы только заставить ее молчать, и завтрашняя казнь не что иное, как комедия для публики?
– Нет, мой благородный паша, мнимая пророчица еще жива.
– Проводи меня к ней, мне надо ее видеть и сказать ей несколько слов.
– Не гневайся на твоего раба, благородный Сади-паша, если он осмелится заметить тебе, что ему предписано присутствовать при подобных посещениях, – сказал палач.
– Ты можешь и обязан сделать это, Будимир. Можешь слушать, о чем я буду говорить с Сиррой-пророчицей. Не думай, что я хочу принудить тебя преступить свои обязанности, – отвечал Сади, очень довольный тем, что ему удалось хоть отыскать Сирру. До завтрашнего вечера он имел еще время использовать ее против Мансура и спасти от ужасной смерти. Но он должен был не терять времени, если только хотел добиться, чтобы теперь же, в последнюю минуту, успешно предупредить быстрые и решительные действия Мансура и его помощника.
Палач взял ключи и свечку.
– Прошу следовать за мною, – обратился он к Сади и отправился из комнаты по старому коридору со сводами. В конце коридора находилась дверь, которою, вероятно, замыкалась лестница. Будимир хотел отворить ее, но в эту самую минуту ему почему-то пришло в голову осветить верхнюю часть двери, где было сделано маленькое окошечко, – стекло было выдавлено.
Это обстоятельство в связи с открытыми дверями показалось палачу странным и подозрительным. Человек не мог выдавить стекла и убежать через окно – оно было так высоко, да и дверь была такая гладкая и скользкая, что не было никакой возможности добраться по ней до окна.
Дверь была крепко заперта, Будимир открыл ее.
Сильный порыв ветра чуть было не затушил свечу. Но откуда же мог он выходить?
Будимир не сразу нашел объяснение этому, он поднялся с Сади по ветхой широкой каменной лестнице наверх – тут помещалось то отделение башни, где обыкновенно содержались уже обреченные на смерть жертвы. Оно состояло из нескольких расположенных рядом комнат, все они были снабжены чрезвычайно крепкими дверями и маленькими, заделанными решеткой окошечками, и никогда еще не удавалось бегство ни одной из жертв палача.
Со свечою в левой руке и со связкою ключей в правой он подошел в сопровождении Сади к одной из дверей и стал отпирать ее. Большой ключ упрямо гремел в старом, заржавленном замке, но что могло противостоять страшной силе пальцев Будимира? Дверь быстро отворилась.
– В этой камере содержится мнимая пророчица, – сказал он Сади, освещая комнату. – Подойди ближе, мой благородный паша.
Сади последовал его приглашению. В камере, кроме низенькой постели да каменного стола, на котором стояла кружка с водой и лежало немного хлеба, ничего и никого не было. Сади смотрел во все стороны, отыскивая глазами Сирру.
– Ты ошибаешься, палач, здесь нет пророчицы, эта комната пуста.
– Пуста? – в ужасе спросил Будимир и тоже вошел в комнату, осмотрел каждый уголок, везде ища Сирру; но нигде ее не было. – Она убежала, – сказал он, дрожа от гнева и страха.
– Убежала? Да, твоя правда. Здесь, возле двери, сделала она отверстие в стене, вынув несколько кирпичей.
– Для меня это непостижимо, словно этот Черный гном не человек, – проворчал палач, рассматривая отверстие в стене.
– Пророчица убежала и таким образом ускользнула от приговора кади.
– Так это она открыла все двери внизу – этого никогда еще не бывало. Это может стоить мне головы.
– Я советовал бы тебе скрыть пока ее бегство, – обратился Сади к палачу, лицо которого было мрачно и сердито. – Очень может быть, что до завтра она еще и найдется. Посвети-ка мне, я напрасно пришел сюда.
С этими словами он оставил башню палача и отправился к реке, где он нашел свою лодку, которая и перевезла его обратно в город.
Между тем Гассан, совершив прогулку с султаном, нашел время избрать другой путь для скорейшего освобождения Зоры. С этой целью он отправился к великому визирю Махмуду-паше. Этот важный государственный сановник, благодаря своим искусно сплетаемым интригам имел большое влияние на султана. Он в сговоре с другими визирями составлял силу, которой должен был бояться Абдул-Азис.
Мало-помалу удалось им захватить в свои руки все привилегии, и в то время, как прежние министры были в постоянном страхе впасть в немилость к султану, новые министры могли образовать союз, который никого и ничего более не боялся.
Султан был постепенно ограничен в своей власти, различные лица хватались за кормило правления.
Возникла тайная борьба за управление, причем важную роль играли придворные интриги, и понятно, что при такой погоне за властью немного оставалось на долю самого султана. Султанша Валиде, Шейх-уль-Ислам, великий визирь, остальные министры, послы иностранных держав – все стремились руководить, все добивались верховной власти, все питали честолюбивые замыслы, и, завидуя остальным, каждый старался осуществить свои планы, не выбирая средств. Сам султан давно уже заметил, что предсказанные ему старым нищим-дервишем враги были не кто иные, как его сановники и советники, которые своим дурным управлением разоряли страну и думали только о том, как бы увеличить свою казну и удовлетворить свое честолюбие. Прежде султан пользовался таким неограниченным самодержавием, что даже великий визирь трепетал перед ним, а министры при малейшей ошибке или подозрении дрожали за свою жизнь. Теперь же дела начали принимать другой оборот.
Махмуд-паша мог похвалиться, что в политике он всемогущ, разумеется, только в том, что касалось интересов Турции.
Он самовластно распоряжался во внешней политике страны. Султан Абдул-Азис его слушался и, по-видимому, даже побаивался.
К этому-то сановнику и отправился Гассан, предварительно подав великому визирю через одного своего приятеля мушира иностранных дел рапорт, по которому Зору-бея требовали в Лондон.
