Всё ещё в халатике, кусая губы, она бросилась к телефону.
– Да, милая, чертовски неприятно, что об этом тебе говорю я… Он сам настоял. Все права на книгу он оставил тебе. Тираж огромный, будет ещё… Почему? Не знаю, но он умел предвидеть, был прозорлив… Считаю, что контракт очень удачный, впрочем, Вэну это всегда неплохо удавалось. Извини, но иное мнение меня уже не интересует. Деньги твои, воля – моего клиента. И я её выполню.
Затмение. Не на минуты, а на долгие годы.
У зимнего окна, в кресле, – женщина с всё ещё светлым лицом, рядом седеет крупной мордой медленный и мудрый пёс…
Гулко бьют кабинетные часы, в окружающем сумраке пахнет старой пылью, человек в чёрных одеждах привычно ровно читает стандартные строки. Нотариус бесстрастен, он давно высох лицом от постоянных прикосновений к людской жадности и злобе, но всё-таки, длинно и бегло перечитывая права, имущество и деньги, которые мистер Вэн когда-то оставил после себя, останавливается на одной из строчек завещания. Хмурится.
Имя.
Нотариус подносит лист дорогой бумаги под свет бронзовой настольной лампы, ещё раз беззвучно шелестит губами, оборачивается на календарь, и повторно читает странное имя.
– Говорят, он хотел продолжать иногда здесь работать…
Секретарь учтиво прикрыла за собой дверь и, удивляясь никогда не виденному, потрогала ладонью большое голубое стекло.
– Ничего не изменилось. Это хорошо.
Высокий юноша со стремительным взглядом прошёл вдоль стен кабинета, встал у тёмного стола, поднял и положил на место карандаш.
– Вам принести кофе, мистер…?
– Я – мистер?! Просто – Гленарван. Да, пожалуй, лучше начать с кофе.
Призывно, с радостным отчаяньем нового дня и новых смелых дел, встрепенулся внизу, под самыми окнами Башни, гудок маленького рейдового буксира.
Тёплые камни
Король с жадной злобой мстил своему народу.
Как тёмные волки рыскали его подручные по городам и селениям некогда славной, богатой и трудолюбивой страны. Тучные поля вконец истощились, люди, ещё совсем недавно радостные, теперь каждый день кричали от боли пыток, женщины сохли в горьких слезах, дети голодали, мужчины умирали на чёрных кострах инквизиции.
Страх жил в каждом.
Вельможи тряслись из-за своих больших денег – если их казнили в тюрьмах, то все богатства доставались королю и церкви.
Простолюдинов хватали, сжигали и топили в кровавых реках для порядка, чтобы не смущали речами соседей, и десятина их имущества всегда отходила доносчику.
Страшным было случайно услышать что-то опасное в родном, ещё вчера близком и счастливом дыхании…
В тот ранний рассветный час низкую приморскую равнину продолжал убаюкивать розовый туман цветущего майского шиповника.
По большой дороге, ненароком касающейся окраины рыбацкой деревушки, двигалось медленное общественное стадо: гулко перекликались коровы, звенели тонкими голосками овцы и козы, хрипло отзывалась старая собака.
Пастух шёл позади, ступая босыми ногами по прохладной пыли.
Несколько ночей подряд совсем близко гремели раскаты королевских орудий; люди, покинувшие где-то свои городские дома, бежали, спешили уйти подальше от сражения, многие плакали, опечаленные тем, что далёкие повстанцы из последних сил держатся, прижатые к невысоким и ненадёжным береговым скалам. На пути из столицы в темноте скакали курьеры, генералы и грозные чёрные всадники.
Теперь по этой тихой дороге, уходящей от деревушки в вересковые пустоши, шли разбуженные рассветом добрые домашние животные.
У последних домов пастух по привычке оглянулся, зевнул, мельком посмотрел на придорожную траву, вдруг испуганно подпрыгнул и побежал обратно в деревню, оставив брошенный кнут валяться в пыли.
Так уж случилось, что именно у стены его хижины старый пастух нашел утром её, лежащую в беспамятстве.
То ли из проезжающего ночью экипажа пыталась бежать пленница, то ли верховой конь, на котором она мчалась от погони, сбросил неловко свою хозяйку…
Со всей деревни собрались тогда рыбаки, начали грубо кричать, размахивать рваными соломенными шляпами и со смехом ругаться.
Почтальон рассказывал в толпе о том, что вчера весь день в соседней деревне целый отряд жандармов искал какую-то опасную мятежную преступницу; дети с любопытством рассматривали лежащую на траве у большого камня незнакомку, их отцы, собравшись в кружок неподалеку, равнодушно дымили трубками.
Сладким голосом, потирая руки и покашливая, почтальон уговаривал стариков поскорее сообщить обо всём в город – тогда их обязательно наградят.
Молодой рыбак Просперо молча раздвинул могучими плечами толпу, поднял девушку на руки и унес её в свой одинокий дом.
Ещё долго местные женщины в громком недовольстве расходились по окраинным улицам, осуждая закрытые глаза и дорогую одежду красивой горожанки.
К вечеру она на мгновенье очнулась, а услышав за распахнутым окном мычанье коров и звуки невежественных голосов, заплакала, и снова уснула в беспамятстве.
Просперо остался сидеть за столом, задумчиво поправляя пальцами фитиль свечи и изредка поглядывая в тёмное окно. Потом встал, хлопнул дверью и совсем скоро вернулся домой с соседкой-старушкой.
Маленькая горбатая женщина сноровисто переодела мечущуюся в бреду девушку в крестьянскую одежду, снова смочила ей губы отваром и ушла, перекрестившись на пороге. Рыбак помедлил и решительно бросил в печь богатое пыльное платье.
Стремительно обернулся, заметив чей-то любопытный взгляд за ставнями.
Только степные шакалы, большеглазые совы и опытные предатели смогли бы заметить в ту ночь человека, который несколько раз пробирался от окраинных деревенских домиков к бухте. С большими узлами он спускался к лодкам быстро, а последнюю свою ношу пронёс на руках бережно, ступая по прибрежным камням осторожно, как никогда в жизни.
На островке среди чёрных скал, к песчаному берегу которого Просперо привёл утром свою рыбацкую лодку, было много жаркого солнца, сочных плодов и вдоволь чистой прохладной воды в лесных родниках.
Привычно, по-хозяйски, молодой рыбак устроил привезённые припасы под навесом маленькой хижины, спрятавшейся в густой тени больших деревьев, без опаски вытянул лодку на белый берег и только потом поднял на руки девушку, до тех пор в тихом молчании лежавшую на корме.
На закате она открыла глаза.
– Как тебя звать?
Просперо взглянул в прекрасное лицо.
Мучительно долго девушка молчала, потом закашлялась.
– Я – Формана. А ты, незнакомец, кто?
Она были похожими внешне, как брат и сестра, и очень, очень разными, как только могут отличаться друг от друга юность трепетной городской женщины и могучая жизнь загорелого простолюдина.
