– Раньше я какими-то мгновениями чувствовал, что могу жить не только для себя, а ещё и для кого-то, кто нуждается во мне…
– Сейчас же, – старик отстранился и посмотрел в окно, – таких людей вокруг меня нет. Прискорбно признавать, но жизнь устроена таким дрянным образом, что в ней очень скоро не осталось тех, кому я чем-либо обязан.
И никто не увидал его слёз.
Гавань Череминго
Счастливы люди, в чьи города по утрам залетают чайки…
За канализацией добросовестно следили и его отец, и дед.
Это нехитрое дело позволило им ровно прожить в разное время и в разных городах свои одинаково долгие, пустые жизни, и умереть не только без пышных похорон, но и без долгой памяти о себе.
Многим незначительным людям, среди которых последние годы вынужденно существовала их небольшая семья, приходилось, конечно, сетовать на различные жизненные обстоятельства, но именно его судьба огорчила вдвойне: ужасной чёрной повязкой на пустой глазнице он был похож на пирата, а вот морским разбойником никогда не был, о чём тяжко и бесполезно сожалел.
…К рабочим кварталам трёх гигантских текстильных мануфактур с запада плотно примыкали ряды многоэтажных доходных домов, под угрюмыми крышами тёмных зданий тесно и голодно жили десятки тысяч людей, а он вот уже который год привычно и честно выполнял всё ему порученное, ответственно наблюдая, чтобы внутренности этих чудовищных, по сути и по внешнему облику, человеческих муравейников никогда не пересыхали бы без питьевой воды и вовремя, в нужном порядке, с соблюдением всех законов, могли изрыгать эту использованную воду наружу.
Никому не было интересно, откуда он здесь когда-то появился и как достался ему, такому безобразному, в сыновья чудесный четырехлетний мальчишка Кит.
Чугун канализации и холодные, почти всегда ржавые водопроводные трубы кормили его и сына.
За годы такой работы он привык точно знать, какую квартиру и в каком доме должны вскоре покидать жильцы. Люди в его районе часто умирали от преждевременной старости, иногда погибали в цехах мануфактур, разорялись, а он всегда опытно чувствовал, какая жалкая мебель и нищенская утварь может остаться в их жилищах после вынужденного бегства несчастных. Изредка его звали грузить скудное имущество отъезжающих, и благодарностью за такой труд бывало неизменное предложение какого-нибудь ненужного людям в пути сломанного стула или искалеченной временем детской игрушки.
В подвалах и на чердаках доходных домов всегда можно было найти пыльные книги, связки жёлтых газет, старые одеяла и он пользовался каждым удачным случаем, чтобы принести домой что-нибудь полезное.
Он много и тщательно трудился, сознательно отказываясь от странно незанятых делами выходных дней, стремился всегда и в каждом сложном техническом случае быть необходимым, понимая, что о таком выгодном местечке мечтают многие из хмурых безработных мужчин, живущих в тёмных домах по соседству, и что в случае любого своего промаха или проявления безответственности он может быстро потерять в жизни всё.
Управляющий, однажды поначалу отметив его добросовестность и честность, иногда рекомендовал его для работы в богатых домах по соседству, за рекой, и, если уж вдруг так случалось, снисходительно позволял ему сделать что-нибудь личное по хозяйству в счёт задержки в оплате арендуемого им подвальчика.
Какие-то денежные крохи он всё равно откладывал, опасаясь не успеть…
В далёком спокойном детстве он часто расстилал на полу географическую карту и мечтал обязательно написать там маршрутами своих будущих путешествий и приключений собственное имя. Сейчас же, часто пробираясь по замусоренным улицам в свой тёплый и затхлый подвальчик, он упрямо думал о том, что неведомый ему самому сияющий океан когда-нибудь непременно должен увидать его сын.
Маленький Кит рос в каменном сумраке бледным и тихим, любил читать в одиночестве те самые книги без обложек, которые отец приносил с чердаков, и которые они сначала непременно прочитывали вслух вместе; сын привык не скучать и не плакать, пока он подолгу бывал на работе. Иногда, правда очень редко, когда им выпадала возможность немного погулять, они уходили за дальний забор фабрики, в царство грязно-зелёной травы и тощих низких кустов.
Кит часто понемногу болел, но денег даже на простые лекарства никак не могло хватить, хоть он и готов был ради сына в каждую минуту взяться за любую предложенную работу.
Однажды по весне дошло до серьёзного, Кит вот уже два дня метался под потным одеялом и он, умоляя и обещая обязательно рассчитаться позже, привёл в свой подвальчик фабричного доктора.
– В таких условиях ребёнку осталось… – толстяк, вытирая руки после умывальника, оглянулся через плечо и продолжил тише, – осталось ему не больше года. Ваши лук и кислая капуста – не те в данных обстоятельствах овощи, да солнце ему нужно настоящее, без пыли…
Крохотное тельце содрогалось тяжёлым кашлем, а он, давно уже за ненадобностью позабывший даже самые простые молитвы, поднимал взгляд вверх, пронзая требовательным желанием низкий закопчённый потолок.
– Кит, ты слышишь меня?!
Он шептал, вытирая чистой тряпицей детский лоб, часто и бесполезно поднося к стиснутым губам мальчика кружку с водой.
– Кит, Кит?! Мой славный Китсон! Выздоравливай быстрей, пожалуйста! Мы обязательно скоро поедем с тобой на море, мне обещали за рекой хорошую работу, я непременно с ней справлюсь, и ты тогда обязательно увидишь там белых чаек…
Тогда всё обошлось с болезнью, но не получилось с выгодной оплатой, и он опять изредка приносил домой только подмокший чеснок, который отдавал ему по знакомству добрый зеленщик.
Несмотря на постоянные заботы, они с сыном много смеялись, шутили над своими огорчениями; если уж вдруг у них не было непрочитанных книг, обходились вечерами удивительными рассказами, которые он выдумывал охотно и тщательно. При всяком удобном случае он запоминал самое лучшее из пьяных воплей старых матросов в соседнем бордингаузе и ловко пересказывал эти истории Киту, постоянно с уверенностью поддерживая в сыне свою никак не заслуженную славу бывалого моряка.
– Смотри, папа, огонь хохочет…
С улыбкой Кит отворачивался от жаркого оранжевого света, опустившись на корточки у маленькой кирпичной печки и наблюдая за отличной тягой, с какой взялись в топке дрова, только что принесённые отцом с улицы.
В те первые дни управляющий разрешил им немного пожить в этом подвальчике, кем-то давно устроенном под мастерскую. Иных возможностей так и не появилось, да и они привыкли к такому своему несуетливому и нетребовательному существованию. Он часто плавил в печке старый свинец, отжигал невозможно трудные в работе, взаимно прикипевшие друг к другу куски ржавых труб и фасонных креплений. Сладкий цинковый дымок неспешно уходил тогда в крохотное раскрытое окошко, а Кит, заботливо укутанный им в ватное одеяло, внимательно слушал его морские рассказы.
