Вспоминая хорошее, Томбс уже не смотрел на случайного собеседника, говорил прямо и решительно, не замечая, как на звуки его громового голоса из тёмных трактирных углов выползают какие-то дряхлые и мутные типы, в рванье, в помятых и грязных форменных фуражках, с потемневшими золотыми серьгами в ушах, хромые, слепые, с гнилыми ухмылками, с жадным блеском пьяных глаз.
– Угостишь, приятель?
Все пили его ром, слушая и с пониманием кивая лохматыми головами.
Старшему матросу Томбсу не нужно было скрывать от них своих радостных слез – он продолжал рассказывать.
В тот вечер, накануне, капитан разрешил долгожданный фейерверк.
Мероприятие случалось почти каждый рейс, но обязательным условием праздника должна была быть или очень хорошая погода, или нормальное состояние капитанской поясницы. Тогда эти обстоятельства к удовольствию путешествующих совпали, команда спешила с подготовкой, шеф-повар на утренней стоянке лично выбрался на городской рынок, накупил свежайшей летней провизии и дорогих вин, пассажирки готовили свои лучшие платья. Дети радостно шумели.
Забот на Томбса свалилось много, он в прекрасном настроении носился по пароходу, помогал всем, участвовал во всех подготовительных мероприятиях, надувал разноцветные шары, откликался на просьбы, хохотал над неуклюжестью и смущением взволнованного предстоящим событием рыжего юнги, и уж, конечно, старался точно и безукоризненно выполнять все приказы капитана.
Потом, уже ближе к полуночи, когда пароход выкатился в тихом движении на самую середину черной и бескрайней реки, грянул фейерверк!
По такому случаю оставались включёнными все палубные огни, прожекторы и праздничные гирлянды, на палубах гремела музыка, смеялись даже те, чьи лица оставались скучными с самого начала пути.
Кто-то попросил Томбса принести шезлонг, и он, лихо козырнув, прогрохотал каблуками по трапу.
Внизу, в темноте кормовых надстроек, стояли два человека.
В жёстоком упрямстве наклонив голову, юноша что-то с резкостью говорил своей спутнице, крепко держа ее перед собой за слабые руки, а она отвернулась, кусая кружево маленького платка. И, кажется, плакала.
Томбс, незамеченный, тихо ступая по деревянной палубе, развернулся в другую сторону. Сердце его почему-то тогда страшно стучало.
Потом праздник закончился, все разошлись, матросы и ресторанная обслуга сделали привычную приборку, вахтенный помощник выключил лишнее наружное освещение. Пароход продолжал свой путь по великой реке.
В каюте боцмана под добрые слова Томбсу налили стакан рому.
Спал он в ту ночь тревожно.
И проснулся, сброшенный с койки рёвом аврального гудка.
В сером рассвете уже скрипела за бортом, покачиваясь на тросах, спасательная шлюпка. Было пронзительно холодно и сыро от обильной росы, осевшей на ночь на корабельном металле.
– Пойдёшь загребным, пошевеливайся!
Томбс даже поначалу и не сообразил, о чём же таком непременно нужно спросить у боцмана, почему это всё происходит, зачем их так рано подняли, по какой причине назначена такая непривычная суета. Его ошеломил железный голос капитана, доносившийся до нижней палубы через рупор; кроме того, Томбс успел сильно стукнуться коленом на трапе, сбегая к шлюпке. Раздались женские крики.
– Помогите же ему! Помогите!
На капитанском мостике металось белое платье.
– Возьми фонарь! И веревки.
Боцман хлопнул Томбса по спине, ухмыльнулся, ткнул пальцем в сторону мостика.
– Эта, молодая, кричит… Требует скорее спасать. Говорит, что её парнишка совсем плавать-то не может! Моряк, тоже мне! Наберут детей на флот!
Со своим тяжеленным веслом Томбс справился быстро и правильно. Как вцепился в него дрожащими от волнения руками, так и не выпускал до самого берега. Неделю потом волдыри с ладоней через тряпочку сводил, с дикой болью даже за самую лёгкую работу брался, и спать ложился тоже страдая.
Капитан определил их шлюпке правильный курс ещё до отплытия, да и потом еще долго рычал вдогонку с мостика в рупор, подправляя движение по серой реке.
Боцман прислушивался к командам, рулил, отхлебывая понемногу из своей фляжки.
– …Не спалось мне, уже под самое утро проверял вахту. К штурманской рубке только подошел, как она пробежала мимо… В платье, босая. Капитана требовала, кричала криком… Ну, я-то сразу понял, что беда.
По реке далеко раздавался стук весел и обратные знакомые голоса с невидимого уже в рассветной дымке парохода.
– К капитану бросилась плакать, все повторяла, что тот её…, ну, жених-то который, бросился за борт. Да, так прямо и кричала, что бросился, что она виноватая, что это она обидела его! Чем, чем?! Откуда мне знать, она вся в слезах была, ничего толком другого-то и не говорила. Умоляла спасти, на колени падала.
Река действительно сильно остыла за ночь, Томбс дрожал от каждого движения, допускавшего влажный воздух за ворот рабочей куртки. Он поднимал своё весло над водой, следил за правильными общими взмахами тяжёлых лопастей, изредка оборачивался и очень спешил увидеть того, кто сейчас был так несчастен.
Плыли они очень долго, казалось, что всё напрасно, что уже никого и никогда не найти им в такой большой воде.
Плавная безучастная зыбь ровно шипела по бортам шлюпки.
Раннее утро и гнетущий холод со всех сторон заставляли Томбса думать тупо, с медленным упрямством. «Зачем?!»
Широкая и ровная поверхность по курсу шлюпки обозначилась тёмной прибрежной полосой. Уже выделялись отдельные высокие деревья над песком, а они так ещё никого и не нашли.
– Вот он! Добрался!
Боцман привстал в шлюпке, протянул вперёд руку, указывая направление.
– Живой ведь, поганец… Сам доплыл.
Без команды Томбс бросил весло, соскочил в уже мелкую забортную воду, в несколько прыжков домчался до отлогого берега.
На сером песке сидел, сгорбившись, опустив голову в руки на коленях, человек. Разглядеть его лицо было трудно, но Томбс знал, что это именно тот, кому он радовался все последние дни рейса.
Не золотистые, как всегда, а спутанные тяжёлой водой тёмные волосы; обнажённое стройное тело, мокрые брюки, босиком.
С тоской посмотрел юноша на Томбса, не узнавая.
Другие матросы под предводительством боцмана с опаской подходили к ним от шлюпки с разных сторон.
– Верёвками руки ему вяжите! И ноги крепче спутайте!
Боцман угрожающе выкрикивал команды, размахивая багром.
Томбс искренне удивился.
– Зачем?! Он же никому, ничего…
– Уйди, защитничек! А ты подумал, как доставлять-то его на пароход будем? Прыгнет вот он опять посреди реки – поди, поймай, а потом ещё возьмет, да ненароком и до конца утопнет… Не мешайся.
