– А что вы, гражданин, там делали, за углом-то?
Сержант скучал на посту, но улыбался.
Антон тоже понимающе прищурился.
– Ну, вроде как шнурки завязывал… Извините, мне совершенно некогда, я спешу, опаздываю на важную международную конференцию! Так вы посмотрите там, в урне-то…?
– Не переживай, земеля. Обязательно посмотрю, служба такая.
Взволнованный организм Антона Букина выдержал только два квартала быстрой, бесцельной по направлению, ходьбы.
Блестящий стеклом вход в заведение, тугая дверь, сумрак после солнечной улицы.
Ковёр под ногами.
Тишина.
Заняты только два столика у окна.
Стойка бара. Молодой парнишка, приятный, с вежливым взглядом и хорошим голосом, продолжая протирать фужеры, учтиво поинтересовался:
– Добрый день! Что желаете?
Антон выдохнул.
– Выпить. Срочно!
Паренёк понимающе кивнул.
– Коньячку-с?
Совсем не желая никого смущать своими эмоциями, Антон грохнул кулаком по стойке.
– Водки! Стакан!
– И огурчик, конечно же?
Тут уж душа Антона Букина вконец не выдержала излишнего этикета, и он заревел в ответ:
– Непременно-с!!!
Где-то, когда-то, в детской книжке про пиратов он однажды прочитал про «лёгкий хмель удачи». Так ведь оно и есть на самом деле.
…И совсем скоро, упруго и ровно шагая по надёжной земле к самолётному трапу, директор Антон Букин вполне справедливо размышлял, что не зря его так ценят и уважают в коллективе.
«Не бойся обидеть сына…»
Если весной, когда без ясной цели долго и медленно бредёшь по тёплому асфальту тротуара, получится быть внимательным, то в блестящих, попутных ручейках – слезах тающего снега – всегда можно найти несколько потемневших монет и потом купить на них немного хлеба.
Это был их город, и они, трое, были его детьми.
Утренняя воскресная прогулка заканчивалась, и они шли по тихим улицам, вдоль озера, каждый по-своему наслаждаясь пробуждающимся густым осенним солнцем; шагали почти без слов, вдоволь наговорившись и насмеявшись в самом начале общения.
С высоких кленовых листьев падали то редкие, то обильные прозрачные капли – остатки холодного ночного дождя.
Один из них, статный морской офицер, в фуражке, в перчатках, с небрежностью поднял воротник своего форменного плаща; старик же глубже надвинул на морщины хмурых глаз козырёк мятой клетчатой кепки, а маленький мальчик шагал между луж, весело поглядывая по сторонам из-под красивого детского зонтика.
На городской набережной, кроме них, в эти минуты никого не было.
Старик, сложив руки за спиной, твёрдо держал во рту тёмную трубку.
– …Ты всё решил окончательно?
– Да.
Моряк смахнул со щеки внезапную дождевую каплю.
– А есть серьёзные причины, чтобы отказаться от такого решения?
– Только он…
Рукой в перчатке молодой мужчина показал на мальчика, который отбежал от них к чугунному парапету.
– Я уверен, что он не поймёт меня. Будет сильно переживать, обидится… Или возненавидит. Не хочу, чтобы такое случилось, что моё решение навсегда разлучило бы нас. Он – мой сын, и ни в чём не виноват. Для меня он – самое дорогое из того, что мне изо-всех сил нужно стараться сберечь…
– Тогда солги.
Старик остановился, рассматривая простор озера и красивые, уютные дома на противоположном берегу.
– Ему?!
– Да. Скажи сам, договорись и с ней, чтобы она тоже говорила вашему сыну, что, допустим, ты уходишь в плавание, в океан… Он будет грустить, ждать. Пиши ему письма, вроде как бы издалека, изредка звони. Потом случится ещё один дальний поход, ещё… Он привыкнет, повзрослеет. Будет ждать. Вам обоим будет плохо, но ты не потеряешь его. Потом, взрослому, всё подробно объяснишь… Он обязательно поймёт.
Моряк молча поморщился, поправил воротник плаща.
Старик тронул его за плечо.
– Сделай так, прошу тебя.
– Нет, отец, врать я вряд ли смогу. Ты же сам учил меня не унижаться ложью!
– Иногда, ради близкого человека, ради сына, это возможно…
– Ты когда-то лгал ради меня?!
Теперь уже старик длинно промолчал, по привычке выстукивая пустую трубку о гулкий спичечный коробок.
– Да, было однажды такое.
Плавно приближаясь к мрачным, тёмно-красным кирпичным сооружениям древней крепости, набережная постепенно заканчивалась рядами городского вещевого рынка.
Солнце в очередной раз выглянуло из медленных туч, опустилось лучами на асфальт пешеходной улицы, драгоценными точками блеснуло на брошенных по обеим сторонам тротуара больших полотнищах старого упаковочного картона.
– Ого! Дед! Па! Смотрите, какие здесь редкости!
Мальчик бросился рассматривать монеты, значки, чудесные игрушки, выложенные старьёвщиками на низкие прилавки, почти прямо под ноги прохожих.
Вдоль забора, насколько было видно, стояли разобранные велосипеды, ножные швейные машинки, торчали кривые карнизы, висели на проволочных крючках мотки разноцветных верёвок и проводов, мятые клеёнчатые куртки, ржавые каски, вёдра и резиновые сапоги.
Офицер, задумавшись, остановился перед рядами экзотической рухляди.
Поднял, пристально рассматривая и, тем самым ненадолго обнадёжив продавца, сначала одну розовую ракушку, потом, качнув в ладони, вторую, затем положил обе на прилавок.
Мимо старых гарпунов и картинок с красно-белыми маяками он прошёл, не останавливаясь, отрицательно качая головой в ответ на все отчаянные призывы торговцев.
У столика с морскими кортиками и ножами снова задержался, но ненадолго.
Старик и мальчик догнали его около книжных развалов.
– Послушай… Вижу, тебе уже скучно, а мы бы ещё с удовольствием здесь побродили. Может, ты подождёшь нас в кафе? Минут через десять мы подойдём, ладно?
То, как были сказаны эти слова, могло вызвать удивление даже у случайного стороннего наблюдателя. Старик блестел глазами, взволнованно сжимал в ладони свою давно уже погасшую трубку.
Но офицер, задумавшись о недавнем трудном разговоре, никак не отметил перемены в лице отца, вздохнул, улыбнулся ему.
– Хорошо. Тебе заказать коньяк?
– Конечно! Он будет нужен… Нам потребуется побыть здесь всего лишь несколько минут, не переживай за нас, иди.
Присев на корточки, мальчик с увлечением продолжал перебирать рассыпанные на тряпицах блестящие монеты, но старик сильно взял его за плечо, поднял, заставил подойти к соседнему, неприметному особым товаром торговцу.
