Петров покосился на друга, улыбнулся, но, взглянув на дисплей, напряженным голосом сказал:
– Говорите. Я слушаю. Кто это?
Греков прислушался. В трубке раздался грубый мужской голос:
– Начальник, это я, Толян Петухов.
– И чего тебе надо, Толян?
– Я хочу сдаться…
Автобус
…Водитель автобуса, окончательно одуревший от скуки, прибавил громкость радиоприемника. На весь салон раздался жизнерадостный голос диджея:
– …для загадочной Алины и для ее коллеги по работе Владимира Петрова, с которым она вместе не работает, мы передаем песню из кинофильма «Улицы разбитых фонарей»…
Киска при этих словах взвизгнула и толкнула локтем в бок Милочку. Раздалась до боли знакомая всем мелодия.
– Тихо!
– Уберите звук! – закричали женщины.
Водитель выругался сквозь зубы, но громкость убавил.
– Толя! Только не бросай трубку, Толя! – кричала Антонина Дмитриевна.
– Успокойся, мать. Я тут подумал…
Женщины, сидящие в автобусе, застыли в напряжении. Они не слышали слов, но понимали важность момента.
– Что, Толя?
– Пашку жалко, – хрипло сказал Анатолий Петухов.
– Слава богу, – всхлипнула Антонина Дмитриевна.
– Дурак я. Но кто ж знал?
– Что знал, Толя?
– Что грохнут ее, вот что! Мы с Пашкой через забор перемахнули. Дом-то их с краю стоит. Вы там были пару раз, Нинка в гости приглашала, вот братан и запомнил адресок. Короче, мы на крыльцо – а дверь-то открыта! Вошли. Огляделись. Дверь в комнату настежь. Мы туда. А она на диване лежит. Волосы в кровище. Мертвая уже. Пашка перепугался насмерть и к двери. А я ему: погоди, мол, раз такое дело, так нам же проще. Мать же тебе сама сказала, где Нина камешки-то хранит. На кухне, в посуде с гречневой крупой.
Анатолий замолчал.
– А… дальше что? – спросила Антонина Дмитриевна.
– А ничего. Братана мутить стало. Мальчишка еще. Вышел в коридор, к притолоке прислонился, глаза завел. Я на кухню метнулся. Банки начал перетряхивать. Нашел камешки – и бежать. Наверх уже не пошли. Да и показалось мне, будто там кто-то ходит. Не хотелось светиться. Выскочили мы на крыльцо. Пашка аж трясется весь. Да и мне, мать, не по себе было. Хотя знал ведь, зачем еду!
– Толя!
– Но убивать мы ее не хотели. Так, припугнуть малость, если бы она дома оказалась. Погрозить. Ну смазать по физиономии пару раз, чтоб молчала.
– А если бы… если бы она в милицию заявила?
– Не заявила бы. Я ее дружками хотел припугнуть. Что красного петуха пустим, если в ментуру побежит. Да что теперь говорить-то! Все равно узнали, что мы там были. И камешки нашли. Пашку жалко, мать.
– Мы с отцом скажем, что он дома был, – всхлипнула Антонина Дмитриевна.
– То-то и оно. А я скажу: с друганом, мол, в дом полез. А с кем, не их печаль. На себя все возьму. Ты только Ольку с Настей не бросай. Там уже все, крантец, разъехались мы, но чтоб дочка папу помнила. Ты ходи к ним. Подарки там, гостинцы. Шоколадки чтоб. Замуж снова выскочит, так чтоб фамилию, слышишь, чтоб фамилию и отчество мои оставила. Дочке чтоб. Настя Петухова. Анастасия Анатольевна. Слышишь?
– Толя, я слышу.
– А то я ее знаю. Сука.
– Петров, старший оперуполномоченный, обещал помочь, если ты сдашься, Пашу выпустить. Толя? – жалобно спросила заведующая.
– Возвращаюсь я, мать.
– Главное, что вы ее не убивали…
– Слово даю!
– А кто ж тогда, Толя?
– Это я ментам скажу.
– Телефон тебе дать?
– Какой телефон?
– Петрова.
Анатолий задумался.
– Позвони и честно все ему расскажи, – затараторила Антонина Дмитриевна. – Что не хотели. Не убивали. А наверху кто-то ходил. Что не с братом ты был.
– Ладно. Давай номер, – нехотя сказал Анатолий, и Антонина Дмитриевна торопливо полезла в сумочку за блокнотом, приговаривая:
– Сейчас, Толя, сейчас…
Потом Анатолий тяжело вздохнул и спросил:
– Мать, Машка там?
– Ma… – Антонина Дмитриевна оглянулась и поймала испуганный Кискин взгляд. – Здесь. Рядом.
– Скажи ей… А, ничего не говори. Ждать она меня не будет, это я и так знаю. Ладно, проехали.
– Я найму тебе лучших адвокатов, я передачи тебе носить буду, приезжать, я…
– Все, мать. Я развернулся. Давай. Увидимся в суде, – грустно сказал старший сын. И фальшиво запел: – Таганка… Где ночи, полные огня? Таганка… Зачем сгубила ты…
– Толя…
Но в трубке уже было молчание. Антонина Дмитриевна вытерла слезу, сбегающую по щеке.
– Одумался, значит, – тихо сказала Татьяна.
– Возвращается, – вздохнула Инна.
– Не убивали они. Не убивали… – простонала Антонина Дмитриевна.
– А кто? – высоким голосом спросила Галя.
– Я знаю – кто, – сказала вдруг Татьяна.
– Ну? – повернулись к ней женщины.
– Что Валентина-то говорила? Нинина сестра?
– А что? – спросила Антонина Дмитриевна.
– Что они долги отдали, вот что! А с каких шишей? А?
– Ты думаешь, что это Николай Нину… убил? – охнула Антонина Дмитриевна. – Валентина призналась, что они поссорились. Что Нина за последние полгода сильно изменилась. Денег давать перестала. Как это она сказала? «Теперь ваши долги – это ваши проблемы».
– То-то и оно! – подняла указательный палец вверх Татьяна.
Все замолчали, обдумывая вышесказанное. Вновь стала слышна веселая песенка, льющаяся из магнитолы.
– Да-а… – протянула Таисия Максимовна. – Такие вот дела.
– Тоня, а ведь ты лукавила, – сказала подруге Татьяна.
– Что такое? – вскинулась заведующая.
– Ты сказала, что Нина не требовала с тебя долг.
– Так оно и было.
– Но ведь Нина стала другой. За полгода она очень сильно изменилась. Та Нина с тебя долги не требовала, – с намеком сказала Татьяна. – А эта?
Антонина Дмитриевна молчала.
– Значит, это ты их подтолкнула, – сделала вывод Татьяна. – Ты сказала Толе, что Нина требует с тебя долг. А она ведь требовала. Так?
– Словно с цепи сорвалась, – нехотя призналась заведующая.
– И что ты?
– Ничего. Думала дачу продать. Машину.
– Машину… Вот Пашка и сдернулся. Небось ругала при нем Нину? Кровопийцей называла? Знаю я тебя!
