И сейчас, тупо глядя на крюк в потолке, откуда
он несколько минут назад аккуратно снял люстру и прицепил вместо нее веревку с
петлей, Володя подумал: а вот интересно, как умер настоящий Кутьков? Что он
мертв, можно было не сомневаться: документами живых те лихие люди, у которых
Володя купил паспорт, не торговали, только абсолютно надежных жмуриков. Может,
того Кутькова повесили? И не унаследовал ли от него Володя смерть вместе с
фамилией? А вот еще вопрос – писал ли прежний Кутьков перед смертью прощальные
письма?
Вот это вряд ли. Тем паче такие, какие намерен
написать Кутьков нынешний. Это ведь будут не просто письма, а бомба. Хотелось
надеяться, она разорвется как надо и зацепит своими осколками как можно больше
этих сволочей, этих гадов, душегубов, которые загубили и его, Володю, и Ольгу,
и еще множество разного народу.
Володя зажмурился, пытаясь сдержать слезы
ненависти. Это чувство, ослепляющее его, было так сильно, что не давало
задуматься: а давно ли он сам перестал быть такой же сволочью, гадом и
душегубом? И не своими ли руками он привел к гибели и жену свою, и себя
самого... и это самое множество разного народа?
Он еще раз поглядел на петлю, которая
терпеливо покачивалась, словно заведомо знала, что дождется, дождется-таки его
бесталанной, повинной головы, потом сел за стол и заранее приготовленной ручкой
написал на заранее приготовленном листке из тетрадки:
«Генеральному прокурору
Нижегородской области» .
Зачеркнул написанное и нахмурился, внезапно
осознав, что не знает, как правильно назвать этого прокурора: генеральный?
областной? главный? В Литве точно был генеральный, но где теперь та Литва!
Черт, как же он называется, здешний начальник прокуроров? «Умывальников
начальник и мочалок командир...» Уж кому-кому, а ему, Володе Кутькову-Лапикову,
следовало бы знать такие мелочи. Говорят, профессиональные преступники знают до
тонкостей всякие там статьи УК, особенно те, которые имеют отношение к их
собственным делишкам. А Володя не соображает даже, как правильно титуловать
человека, к которому обращает свое последнее, предсмертное письмо. С другой
стороны, разве он был профессиональным преступником?..
Ну конечно, какой же он преступник?
Преступники – это другие, а он – просто так, рядышком постоял!
И внезапно захотелось, чтобы все это
закончилось как можно скорей. Володя схватил другой листок, ниже склонился к
столу и снова написал:
«Генеральному (областному) прокурору
Нижегородской области.
Признание.
Я, Кутьков (Лапиков) Владимир Иванович, 1969
года рождения, 18 сентября, хочу признаться в своих преступлениях, которые
совершил в 1999–2001 годах совместно с гражданами Сайковым, Басаврюком и
другими...»
Он посидел немного с закрытыми глазами. Теперь
самое главное – ничего не забыть. Ничего и никого! Начать, конечно, нужно с
этого, как его... с того мужика, которого они с Сайковым придавили, чтобы
обзавестись машиной. Ведь это было одним из самых необходимых условий
исполнения их замыслов.
Он беспомощно покачал головой, вспоминая, как
драпал когда-то из Литвы. Зачем сорвался?! Молодой был, глупый. Все, что на нем
висело, – это грабежи, разбой. Но не убийства! Там он никого не убивал,
отделывался «отчуждением собственности», так сказать. Причем отчуждал он ее у
кого? У преуспевающих литовцев? У полноправных граждан? Нет. Тряс почем зря
соотечественников, таких же русских, как он сам, которые за бесценок продавали
отличные квартиры, буквально за гроши сваливали мебель, посуду, технику, потому
что вывезти контейнеры с вещами из Литвы становилось все труднее и не было
никаких гарантий, что их не тормознет таможня и не придется все нажитое свалить
на границе – за совершенно мифическое нарушение вывоза имущества из маленькой,
но гордой Литовской Республики.
Премудрый пескарь, которого все годы «русской
оккупации» изображала из себя означенная республика, в одночасье обратился в
очень даже зубастенькую щучку, а вернее – в пиранью, которая мертвой хваткой
вцеплялась в тех, кто пытался бежать в Россию, и если отпускала, то вырвав
изрядное количество живого мяса. Володя почему-то не думал в то время, что он
выступает подручным этой социальной пираньи. Строго говоря, они с подельниками
тоже были пираньями, но очень осторожными, потому что, как уже было сказано,
грабили только тех, кто уже распродал все добро и буквально завтра готовился
сесть в поезд Вильнюс—Москва. Оставалось только ночь переночевать на бывшей
исторической родине! Зачастую при эмигрантах оставалась только пара-тройка
чемоданов с самыми ценными вещичками и заботливо оберегаемая сумка с
несколькими десятками тысяч долларов. И вот в последнюю ночь в их квартиру
приходили и уносили все, с чем эти беженцы собирались вернуться в Россию, чтобы
начать там новую жизнь...
На Володю и его «бригаду» работал один
литовец, Альгимантас Юоза, который был немалым чиновником в визовом отделе
эмиграционной службы. Он получал десять процентов с каждого грабежа и постоянно
брюзжал с этим своим противным чухонским акцентом, что это мало, мало, мало!
Или чухонцы – это не литовцы, а эстонцы? Черт их разберет, всех этих прибалтов,
Володя их всегда презирал и был убежден, что десять процентов для брюзгливого и
высокомерного Альгимантаса – это много, много, много! Но за меньшую сумму
Альгимантас стучать отказывался категорически. И тогда Володя подумал: а за
каким чертом он называет Юозе истинную сумму краденого? Всегда ведь можно
назвать вместо пятидесяти тысяч баксов сорок?
