Я и сам сперва получал такое пособие. Весьма приличную сумму, которая позволила безработному отцу семейства начать новую жизнь с длительного путешествия. Когда же я вернулся домой, то обнаружил кипу писем с биржи труда. В них говорилось, что если я лично не явлюсь на биржу до такого-то числа, то выплаты прекратятся. За мной сохранялось право опротестовать данное решение. Но я этим правом не воспользовался.
Конечно, замечательно, что мы живем в стране, где, по словам Петера Стордейка, «общее благосостояние распределяется среди восьмидесяти процентов населения». Однако по-прежнему неясно: выдержит ли наша прославленная стабильность приостановку в медоточивом потоке государственных инвестиций и пособий, скрывающем все социальные различия, согласно концепции Эрхарда «Благосостояние для всех».
Большинство экспертов, к сожалению, считают, что массовые увольнения — лишь предвестники будущего величия. В этом году ожидается еще около 100 тысяч банкротств компаний и частных предпринимателей, а также ускорится перемещение производства в страны с дешевой рабочей силой. Согласно осторожным прогнозам, к 2010 году сократятся каждое четвертое рабочее место на производстве и каждое третье в розничной торговле. К тому же не надо забывать о распространившейся практике слияний. Сейчас в Германии более 400 тысяч банковских служащих. Но кто из них сохранит свое место, когда число банков уменьшится вдвое? Давление глобализации на наши кошельки скоро станет настолько сильным, что даже те, у кого будет работа, не смогут поддерживать прежний уровень жизни.
«В тот день, когда откроют последнюю цистерну нефти, капитализм рухнет», — сказал Макс Вебер в знаменитой беседе с Вернером Зомбартом. Большинство из нас до этого дня доживет. Колин Кемпбелл, непререкаемый авторитет в оценке запасов нефти, в 2004 году заявил: «Судя по всему, в следующем году мы достигнем максимума». Этот «пик», который Кемпбелл раньше прогнозировал на 2010 год (за что числился в рядах пессимистов), станет «моментом истины для всемирной экономики». После него она будет существовать за счет запасной канистры, а размеры потребления увеличатся.
Если справедливо, что сегодняшний рост цен на нефть свидетельствует о начале решающей гонки по добыче нефти, то мы приближаемся к смене эпох и кризис 1929 года по сравнению с грядущим всемирным экономическим кризисом покажется детской забавой. Время беззаботного предрождественского шопинга, время, когда можно было включить стиральную машинку, чтобы постирать пару носков, время двух квартир, трех автомобилей и поездок в Тунис на выходные скоро станет для нас далеким, сказочным прошлым. Цены на электричество, отопление, воду, транспорт взлетят вверх, а значит, во много раз возрастет стоимость коммунальных услуг. Старательное мытье баночек из-под йогурта и использование ламп дневного света ничем ситуацию не улучшат. Так что на самом деле стабильность нашей экономики можно сравнить лишь со стабильностью браков Йошки Фишера.
Не будем обманываться: лучшие годы уже позади. Однако в этом есть и положительная сторона: капитализм веками учил нас, что бедность — нечто постыдное. Бедняки считались неудачниками, тупицами, лентяями. И все же аксиома капитализма, утверждавшая «Может каждый!», оказалась ложной. Может не каждый! Рушатся карьеры, люди разделяются на победителей и побежденных, и число последних постоянно растет. Сегодня обеднение перестает быть личной катастрофой, потому как оно вызвано общими проблемами. Судьба отдельного бедняка становится проявлением исторической закономерности, а это в какой-то степени утешает.
Намного легче перенести собственное фиаско на фоне краха целой эпохи. Этим объясняется то хладнокровие, с которым люди, изгнанные в 1945 году из своих дворцов и усадеб, продолжали жить при новых порядках. Старый остзейский граф сказал мне как-то со смешным, характерным для прибалтов выговором : «Имуш-шество, друг мой, имуш-шество — веш-шь преходяш-шая. Мы потеряли всё, зато расселились по миру. Париж, Мадрид, Южная Америка. В эстонской провинции порой бывает невыносимо скуш-шно».
Собственный опыт позволяет мне утверждать, что определенная степень обеднения и правильное отношение к нему могут способствовать формированию неподражаемого стиля. Предки мои беднели на протяжении многих веков, и нет ничего странного в том, что я могу дать несколько советов, как чувствовать себя богатым в годину бедности.
Возвышение нашего рода относится к глубокой древности. Люди тогда боялись разбойников и искали защиты от отчаянных головорезов у их менее отчаянных коллег «в законе». Деньги текли рекой и позволяли нам отстраивать прекрасные замки. Наше первое родовое гнездо, Шёнбург, с X века стоит в Тюрингии на берегу Зале. Во времена императора Барбароссы, в середине XII века, мы расширили наши владения в районе Мульде и построили новую резиденцию в Глаухау. Рвы замка в Гла-ухау не были заполнены водой, как это обычно делалось. Нет, в качестве дополнительного устрашения во рвах жили медведи. До XVIII века наш род правил в сегодняшней Юго-Западной Саксонии. Веттины, ставшие к тому времени курфюрстами, из поколения в поколение старались оспорить наше главенство на берегах Мульде. И чем сильнее они становились, тем лучше у них это получалось.
В 1803 году королевство Саксония окончательно захватило наши земли. Но лишь спустя полтора столетия коммунистам удалось изгнать моих родных из замков. В частности, из Вексельбурга, где мой отец провел детство и где Мульде так красиво вьется по бесконечному парку. Впрочем, к тому времени фундамент нашей власти и нашего богатства был уже давно разрушен. Экспроприация замков советскими властями лишь логически завершила затянувшийся процесс: превращение маленькой, независимой династии в квартирную аристократию. А вот привычка терпеть неудачи сослужила нам после добрую службу.
Моих родителей можно назвать высококвалифицированными бедняками. Им обоим суждено было стать беженцами вместе с десятками тысяч других представителей того поколения. Отец в шестнадцать лет перевез свою мать и пятерых младших братьев и сестер на Запад, а затем еще раз вернулся на Мульде, поскольку не понимал, отчего надо бояться русских оккупантов. Он избежал ареста только потому, что сам тоже перебрался на Запад. Любопытно, какие вещи из замка своих родителей отец захотел взять с собой. Оставив драгоценности и столовое серебро, он забрал рога первого зверя (небольшого козлика), убитого им с разрешения отца на охоте.
Мать — ей был двадцать один год — бежала из Венгрии в 1951-м, в эпоху очередного ужесточения сталинского режима. Когда она вся в пиявках вышла на австрийский берег озера Нойзидлер-Зе, у нее не осталось ровным счетом ничего. В Венгрии ей, как классовому врагу, запрещали работать даже уборщицей.
Свадьба родителей, у которых был лишь минимум необходимых вещей, пришлась на самый пик немецкого экономического чуда. Они поселились в маленькой квартирке в берлинском рабочем районе Темпельхоф, и там на свет появилась моя сестра Майя. Потом переехали в Штутгарт, где родилась Глория. Тут отец устроился специальным корреспондентом «Немецкой волны» в Африке. С середины до конца шестидесятых семья жила в Африке: сперва в Ломе (Того), где родился мой брат, а затем в Могадишо (Сомали). И там, и там со скромной зарплатой немецкого корреспондента можно было чувствовать себя королем.
