– Я уже ввела для тебя в память наши номера, – сказала Сами. – И хочу, чтобы ты нам звонил. По любому поводу – в хорошем или плохом настроении, если забудешь, как готовить яйца «пашот», или если тебе станет скучно и захочется прыгнуть в окно, чтобы испытать что-нибудь новенькое…
Жана тронула серьезность Сами.
– Спасибо, – сказал он смущенно.
Он растерялся перед лицом этой открытой, бесстрашной любви. Может, это и есть то, что люди так ценят в дружбе?
Они обнялись, и маленькая Сами почти совершенно исчезла в его объятиях.
– Я… в общем… я хочу вам кое-что предложить… – произнес он через минуту и смущенно протянул Кунео ключи от судна. – Драгоценнейшая бездарнейшая лгунья из всех знакомых мне лгуний… Талантливейший повар за пределами Италии… Отсюда я намерен продолжить свое путешествие по суше. Поэтому передаю вам все свои права на «Лулу». Надеюсь, у вас всегда найдется местечко для кошек и писателей, которые ищут свою историю. Хотите? Нет, я не настаиваю, но, если вам это по душе, я был бы рад оставить на вас судно. Так сказать, заимообразно – навсегда…
– Нет! Это же твоя работа, твой офис, твоя душеведческая контора, твое прибежище, твой дом! – заорала Сами. – «Книжный ковчег» – это же ты сам, понимаешь ты это, дурак, или нет?.. Такие вещи не отдают вот так вот просто чужим людям, даже если они только об этом и мечтали!
Они ошеломленно уставились на Саманту.
– Извините! – пробурчала она. – Я… э-э-э… но я именно это и хотела сказать. Так не пойдет. Тоже мне обмен! Мобильник на судно! Это уже полный бред! – Сами смущенно хихикнула.
– Да… Эта неспособность врать, похоже, и в самом деле на всю жизнь, – заметил Макс. – Кстати, пока меня еще никто не спросил, что я по этому поводу думаю, – мне судно тоже ни к чему. Но если ты меня подвезешь на своей машине – буду очень рад.
Кунео прослезился.
– Ах, ах!.. – бормотал он, не в силах произнести что-нибудь более членораздельное. – Ах, capitano!.. Все это… Я… cazzo!
[66]
И вообще!..
Они долго спорили, взвешивая все за и против. Чем нерешительней возражали Кунео и Сами, тем энергичнее Жан наседал на них.
Макс от участия в дискуссии воздерживался. Только в какой-то момент спросил:
– Это, кажется, называется харакири? Или я ошибаюсь?
Эгаре игнорировал его иронию. Он чувствовал, что так надо, и не оставлял в покое Сами и Кунео до самого обеда, пока те наконец не сдались.
Явно очень взволнованный, итальянец торжественно произнес:
– Хорошо, capitano. Мы присмотрим за твоим судном. Пока ты не захочешь взять его обратно. Не важно когда – послезавтра, через год или через тридцать лет. И твой «ковчег» всегда будет открыт для кошек и писателей.
Они скрепили пакт сердечными объятиями вчетвером.
Сами последней отпустила Жана и с любовью посмотрела на него.
– Мой любимый читатель, – улыбнулась она. – Лучшего я и представить себе не могла.
Наконец Макс и Жан собрали свои пожитки, уложили их в рюкзак Макса и в несколько больших полиэтиленовых пакетов и сошли на берег. Эгаре, кроме одежды, взял с собой только что начатый труд, «Большую энциклопедию малых чувств».
Когда Кунео запустил дизель и умело, как заправский капитан, начал «отбивать» корму от берега, Эгаре ровным счетом ничего не почувствовал.
Рядом с ним был Макс; он по-прежнему видел и слышал его, но, казалось, и Макс тоже, как «книжный ковчег», быстро от него удалялся. Макс махал обеими руками и кричал «чао» и «счастливо». У Эгаре же, напротив, было такое чувство, словно у него отнялись руки.
Он смотрел вслед «Лулу», пока она не скрылась за излучиной реки.
Он все смотрел и смотрел туда, где только что темнела ее корма, и ждал, когда пройдет состояние глухоты и немоты и он снова обретет способность хоть что-нибудь чувствовать.
Когда он наконец смог заставить себя обернуться, Макс спокойно сидел на скамейке и ждал его.
– Пошли, – произнес он сухим, ломким голосом.
Они в первый раз почти за полтора месяца сняли деньги в авиньонских филиалах своих банков. После продолжительных мытарств – десятков телефонных звонков, тщательного изучения присланных по факсу копий их подписей и еще более тщательной проверки их паспортных данных. Потом взяли в привокзальном пункте проката маленькую машину молочно-белого цвета и отправились в Люберон.
Юго-восточней Авиньона они выехали на дорогу, идущую параллельно автомагистрали D900. До Боньё оставалось всего сорок четыре километра.
Макс, как зачарованный, смотрел в открытое окно. Простиравшиеся справа и слева поля подсолнечника, виноградники и лавандовые плантации раскрашивали землю в яркие цвета, а над этим желто-зелено-фиолетовым ковром сияло влажно-голубое небо, выложенное сахарной ватой белоснежных облаков.
Вдали, на самом горизонте, виднелись Большой и Малый Люберон – огромное длинное плато, похожее на стол с табуретом.
Солнце яростно палило землю, жгло все живое и неживое, заливало поля и населенные пункты прозрачной раскаленной лавой.
– Нам нужны соломенные шляпы, – простонал Макс, блаженно щурясь. – И льняные штаны.
– Нам нужен дезодорант и крем от загара, – сухо возразил Эгаре.
Максу новые впечатления и ощущения были явно по душе. Он легко вошел в эту новую среду обитания, словно правильно подобранный элемент в картонный пазл.
В отличие от Жана. Тому все казалось странно чужим и далеким. Он все еще чувствовал себя оглушенным.
Зеленые холмы, увенчанные, словно коронами, деревушками. Светлый песчаник, светлые черепичные крыши, не поддающиеся зною. Пернатые хищники, в гордом полете величественно обозревающие окрестности. Узкие пустынные дороги.
Эти горы, холмы и цветные поля видела Манон. Она вдыхала этот мягкий воздух, знала эти вековые деревья, в густых кронах которых сидели десятки цикад и оглушительно терли лапками о брюшко. В их звоне Жану слышался один и тот же назойливый вопрос: «Что? Что? Что?»
Что ты здесь делаешь? Что ты здесь ищешь? Что ты здесь чувствуешь?
Ничего.
Жану эта земля не говорила ровным счетом ничего.
Они уже проехали Менерб с его скалами цвета карри и, двигаясь вдоль виноградников и ферм, приближались к долине Калавон и Боньё.
– Боньё громоздится уступами между Большим и Малым Любероном, как огромный пятиэтажный дом, похожий на слоеный торт, – рассказывала Жану Манон. – На самом верху – старинная церковь, и столетние кедры, и самое красивое кладбище в Любероне. Внизу – виноградники, фруктовые сады и пансионы для отдыхающих. А три «этажа» посредине – это жилые дома и рестораны. И все «этажи» связаны крутыми улочками-лестницами, поэтому у всех девушек в Боньё красивые крепкие икры.
