Ничего толкового не получилось! Алена сменила
невостребованное платьице на длинную, просторную футболку, в которой обычно
спала, когда куда-то ездила, переобулась в шлепанцы, смыла с лица несравненную
красоту фирмы «Эсте Лаудер», тоже так и оставшуюся невостребованной, нацепила
на нос очки (мартышка к старости слаба глазами стала, как однажды констатировал
все тот же дедушка Крылов) и съела вместо банкетных салатиков все три
привезенных с собой банана (в них так же, как в шоколаде, живет микроэлемент по
имени «серотонин», который пробуждает в нас гормон радости – эндорфин, и когда
больше нет никаких поводов порадоваться, можно съесть банан, а лучше –
несколько бананов!). Затем она включила фумигатор (величайшее изобретение человечества,
сравнимое для людей с такой чувствительной кожей, как у нашей писательницы,
может быть, только с изобретением электричества – и то лишь потому, что
фумигатор нужно включать в электрическую розетку!), открыла ноутбук, бойко
нащелкала в новом документе: «Алена ДМИТРИЕВА. ИГРУШКА ДЛЯ КРАСАВИЦ. Роман»,
сохранила эту нетленку… а дальше дело не пошло.
Для начала страшным волевым усилием пришлось
подавлять желание достать карточную колоду, которую Алена зачем-то прихватила с
собой из дому, и посмотреть, что там поделывает и с кем проводит время трефовый
король – некий молодой брюнет с черными глазами. А что толку смотреть? И так
понятно, что он поделывает и с кем проводит время!
Потом откуда-то прилетели, словно стая
ненормальных комаров-камикадзе, которым плевать на фумигатор, ненужные
сомнения: а не слишком ли ослепила ее ревность, не рубит ли она, по своему
обыкновению, сплеча, не приняла ли нежелаемое за действительное, не грозит ли
ей переусердствовать в мстительных планах и оскорбить гнусными подозрениями ни
в чем не повинную подругу (или приятельницу, какая разница?) и самого трефового
короля, которого она любила так самозабвенно и упоенно, в признаниях которому –
и день и ночь, и письменно и устно! – вот только что радугой небесной не
расписывалась, который дал ей столько счастья… И горя, конечно, тоже, но… Но
разве возможно счастье без горя? Разве возможен день без ночи?
Чтобы выяснить этот жизненно важный вопрос,
Алена позвонила подруге Инне. Однако та была не настроена на отвлеченные
размышления: ее всю поглощало выяснение отношений какой-то дамы со строителями
дачного дома, которые деньги получили, а работу заканчивать никак не желали.
Дама пообещала адвокату поистине царский гонорар, ну и понятно, что Инна
погрузилась в ее дело с ручками и ножками.
Впрочем, вряд ли разговор с Инной помог бы
Алене успокоиться и начать работать. Дело было не только в посторонних
размышлениях и ненужных терзаниях. Просто Алена вдруг осознала, что ей…
страшно. Воспоминания о несчастном Толикове, который, очень может быть,
испустил дух вот здесь, на этой кровати, где она должна будет спать ночью,
немало тревожили ее воображение. И чуть ли не больше тревожили те шорохи и
шелесты, те шумы, те странные звуки, которые доносились до нее из ночного леса,
окружавшего уединенный коттедж. Пусть это был «прирученный» лес, отсеченный от
дикого массива оградой пансионата, но ведь всем известно: звери, выросшие у
людей, ставшие, казалось, совершенно ручными обитателями их квартир, иногда
вдруг ни с того ни с сего выходят из-под контроля, нападают на своих потерявших
бдительность дрессировщиков и разрывают их в клочки. Конечно, никаких диких
зверей здесь, на территории «Юбилейного», днем с огнем не найдешь, кроме белок
и ежиков, но вовсе не зверей боялась сейчас Алена, причем боялась до дрожи. А
кого? Страшных лихих разбойников? Да нет, едва ли. Боялась чего-то
невыразимого, безымянного, неописуемого, того, что гнездилось в глубинах
воображения человека, насквозь городского, любившего природу, как можно любить
красивый пейзаж в багетовой рамке, висящий над кроватью, отвыкшего от
таинственных лесных шумов, шуршаний, шелестов, способного заснуть под грохот
компрессора, но маяться тревожной бессонницей, если дождь будет стучать в
стекло или деревья скрипеть сучьями над крышей.
И опять же – не только в этом дело! Алене
сделалось не по себе, еще когда она подходила к коттеджу. Несколько метров
пришлось пройти по неосвещенной дорожке, и десяток последних шагов в ней словно
бы что-то надломили. Ей вдруг стало неприятно, что белое (да-да, скорее белое,
чем черное!) платье издалека видно в ночи, обеспокоило, что ни одно из окон
коттеджа не освещено, а значит, соседа нет дома. Вряд ли он завалился спать в
десять вечера, скорее всего, тусуется в столовой вместе с прочими избранниками
судьбы, вернее Холстина. Сейчас она охотно простила бы ему некоторые моральные
издержки (тем паче что и сама была не без греха): соседство любого человека,
тем паче – работника милиции, избавило бы ее от многих страхов. Очень не
вовремя вспомнились также слова Галины Ивановны о каком-то человеке, который
что-то пытается найти в ее комнате. Что? Кто? Неведомо…
А вдруг он повторит попытку нынче ночью?!
Очень захотелось запереть дверь коттеджа
изнутри на французскую магнитную защелку, но тогда ее сосед не сможет войти,
ему придется стучать, и этим он нагонит на Алену еще больше страха, ведь она
его не знает, в лицо не видела, единственная известная ей примета неведомого
мента – что у него длинные (не меньше сорок четвертого размера) и очень узкие
ступни, но он ведь не Золушка, а она, Алена Дмитриева, далеко не принц, чтобы
узнавать его по такой примете, как размер ноги… Наверное, соседу придется
предъявлять свое служебное удостоверение, чтобы напуганная писательница
решилась впустить его в коттедж, – и можно представить себе, сколько
словесных инвектив в ее адрес будет отпущено оскорбленным, возмущенным и,
конечно, нетрезвым соседом. Небось сормовско-автозаводские словесные «изыски»
Ленки, Нади и «мечты парижан» их подружки, оставшейся безымянной, покажутся
просто детским лепетом по сравнению со словоизвержением разъяренного мента!
Конечно, если бы Алена Дмитриева была фольклористкой и составляла словарь
современного русского непечатного языка, общение с ним пошло бы ей на пользу,
но она была всего лишь рафинированной дамской писательницей, изнеженной
барынькой, страшно далекой от народа. А потому она решилась наступить на горло
собственным страхам и не блокировать входную дверь, ограничиться запиранием
двери в свою комнату. Сейчас Алена ужасно жалела об этом, но выйти из номера в
холл было уже свыше ее сил. Один Господь Бог знает, что там шуршит сейчас около
крыльца, и не ворвется ли оно, неведомое шуршащее нечто, в коттедж, почуяв
близкий запах человека…
Показалось ей или впрямь раздались вдруг
чьи-то шаги на дорожке?
Как-то в полночь, в час угрюмый, утомившись от
раздумий,
Задремал я над страницей фолианта одного
И очнулся вдруг от звука, будто кто-то вдруг
застукал,
Будто глухо так застукал в двери дома моего.
«Гость, – сказал я, – там стучится в
двери дома моего,
Гость – и больше ничего», —
