Он выбрался из автомобиля, разумеется,
шарахнув от злости дверцей, и пошел к песочнице. Алена проводила его задумчивым
взглядом.
Стоило Нестерову приблизиться к песочнице, как
женщины повернулись к нему, с откровенным удовольствием отрешившись от
материнских забот, и заговорили наперебой, так что Нестеров едва успевал
головой вертеть, воспринимая информацию то от одной, то от другой добровольной
помощницы. Бабенки так и ели его глазами, ну а он улыбался направо и налево и
выглядел совершенно иначе, чем тот напряженный, недовольный, насмешливый
человек, который только что сидел рядом с Аленой. Обаятельный, оказывается,
мужчина этот Нестеров!
Алена посмотрела на мобильник. Телефон молчал.
И еще неизвестно, сколько он будет молчать. Ужасно хотелось, чтобы Муравьев
позвонил прямо сейчас, чтобы Алене Дмитриевой удалось обставить Нестерова и его
добровольных осведомительниц, но… Может быть, Муравьев исполнит ее просьбу
только к вечеру. Или завтра. Или вообще не озаботится ее исполнением…
А что, если Инну загрузить? У председателя
коллегии адвокатов Нижегородского района имеются самые неожиданные источники
информации… А впрочем, нет. У султана не просят мешочек риса. Инна может дать
сведения поинтересней, чем список Лен, живущих в каком-то облезлом доме на
окраине Сормова! Толиков, Холстин, Юровский – как связаны эти люди? Нестеров
вскользь упомянул о деле, которое их когда-то объединяло, но в подробности
вдаваться не стал и, такое впечатление, не собирается. А Алене интересно!
Она нажала на цифру 2, потом на звездочку, и
на дисплее высветилась фотография подруги, а потом раздался и ее голос:
– Алло?
– Иннуль, привет. Как жизнь?
– В трудах и заботах.
Голос Инны звучал так утомленно, что если бы у
Алены Дмитриевой была совесть, она непременно помешала бы ей продолжать
разговор. Однако совести у нашей писательницы, честно говоря, не имелось в наличии,
поэтому вопрос все же был задан:
– Иннуль, тебе что-нибудь говорят фамилии
Холстин, Юровский, Толиков, Нестеров? И еще – Лютов?
– Про Холстина я слышала, –
проговорила Инна. – Это какой-то богатый москвич, который в Нижнем все
подряд скупает. А про остальных никакой информации.
– Иннуль, а нельзя что-нибудь пособирать,
по сусекам поскрести? – искательно промурлыкала Алена.
– В принципе, можно, почему нет… Только,
Ален, ты скажи, тебе это жизненно-важно-срочно?
– Не то чтобы, – осторожно ответила
Алена и тут же пожалела, что не соврала, потому что Инна категорично сказала:
– Тогда, извини, займусь этим немного
погодя. Не сердись, но у меня цейтнот ужасный, дел очень много, я просто головы
не поднимаю. Клиентка моя меня заездила, такая зануда эта Леонида…
– Леонида?! – воскликнула
Алена. – Слушай, я ее знаю! Она такая огромная, как шкаф, со стула
свешивается, когда сидит…
– Ой, нет! – простонала Инна. –
У нее только имя громоздкое, как шкаф, со стула свешивается, а она такая маленькая,
мышеподобная, даже как комарик, в смысле, комариха. И так же неотвязно жужжит и
зудит, зудит и жужжит… И всех кусает, всюду суется, со всеми ссорится. Не жизнь
у меня теперь, а сплошная проблема! Помнишь, я тебе говорила о бригаде
строителей, с которой она судится? Теперь она затевает процесс с
домоуправлением, районной поликлиникой, бассейном «Дельфин», с турфирмой, с
магазином «Рамстор», с рестораном «Виталич» и еще не знаю с кем… И я должна все
эти дела вести, иски составлять… Затрахала она меня! Но я денег хочу, как ворон
крови, вот и вожусь с ней.
– Короче, тебе не до меня, – грустно
констатировала Алена.
– Пока да, – так же грустно
призналась Инна и, торопливо попрощавшись, отключилась.
Да, в нашем мире никому ни до кого нет дела!
Хотя… нет, это правило нельзя назвать общепринятым. Вон в той компании в
песочнице дела обстоят совершенно иначе. Нестеров улыбается, мамашки болтают,
как нанятые… Никто из них не обращает внимания на ветерок, который так и
вздымает конфетные бумажки, высохшие окурки, обрывки газет, полиэтиленовые и
бумажные пакеты, которые мечутся по двору и то оседают в песочнице, то вновь
вздымаются в вышину, словно стаи каких-то урбанистических мутантов.
У Алены вдруг свело горло в припадке
мизантропии.
«Ненавижу этих клуш, этих молодых,
преждевременно расплывшихся, опустившихся дур, – с отвращением подумала
она, глядя на неряшливых молодух. – Почему они водят своих чадушек в эти
ужасные, заплеванные, записанные (не от слова писа’ть, а от слова пи’сать!),
загаженные, замусоренные песочницы, утыканные окурками? Почему позволяют
малышам играть, ковыряться ручонками в этом дерьме? Других песочниц и детских
площадок нет, скажете вы, и те, что в центре, и те что на окраинах, одинаково
замусорены, а добиться от районных (городских, областных, федеральных) властей
регулярной (да хоть бы и нерегулярной, хоть бы и раз в год!) уборки – столь же
реально, как добиться от Романа Абрамовича пострижения в соловецкие монахи. Но
сами мамы и папы, куда они смотрят? Почему открывают на этих же песочницах и
детских площадках пивные бутылки, бросая крышки под ноги? И это их собственные
окурки торчат из песка, их пластиковые бутылки и полиэтиленовые пакеты валяются
на газонах, это они матерятся умиленно, глядя на своих сопливых отпрысков…
Всемилостивый Боже, как матерятся на улицах Нижнего Новгорода! Все – мужчины и
женщины, взрослые и подростки, юные красавицы и убогие сморчки мужеского пола!
Присутствие детей на руках или в колясках родителей не останавливает. Неужели
они не знают, что человек, который вырос на помойке, будет всю жизнь видеть в
помойке эталон жизни и другим его не просто пропагандировать, но и навязывать?
Новое поколение нашей страны будет жить в демократических помойках, и все
последующие поколения – тоже…»
Принять вовсе уж глобальные масштабы Алениной
мизантропии помешало возвращение Нестерова. Вид у него был довольнехонький!
– Ну, Муравьев еще не звонил? –
спросил он возбужденно. – Ну и не надо. Я все узнал. Интересующую нас
особу зовут…
Тут телефон, который Алена держала в руке,
зазвонил. Она чуть не подпрыгнула от неожиданности! Глянула на дисплей – и чуть
не подпрыгнула снова, на сей раз от радости.
– Да, Лев Иванович, еще раз
здравствуйте, – сказала, бросив на Нестерова небрежно-торжествующий
взгляд.
– Еще раз, – буркнул тот. – У
меня есть информация для вас. Пять человек. Будете записывать или эсэмэску вам
сбросить?
– Лучше эсэмэску, Лев Иванович. Спасибо
большущее! – пламенно воскликнула Алена.
