Алене очень хотелось заглянуть в комнаты, но
двери были затворены (обычные белые двери, крашенные эмалевой краской), а
прихожая оказалась безликой: ну вешалка, ну зеркало на стене, ну полка для
обуви, коридор с никакими, почти бесцветными обоями. Кухня была очень чистая,
но тоже обыкновенная, ни современных хромированных прибамбасов, ни мещанского
уюта, который сама Алена, к примеру говоря, обожала…
– Лучше выключу, – сказала Лариса и
в самом деле выключила газ под большим латунным тазом, в котором варилось
варенье. – А то не заметишь, как подгорит. – И она положила большую
поварешку на тарелку с вкуснейшей штукой на свете – розово-кипенными пенками.
Алена, как всегда, немедленно вспомнила
литературное: как Долли Облонская в «Анне Карениной» ужасно удивлялась
ребенком, почему взрослые не едят самого лучшего в варенье – пенок…
«Такое впечатление, что она живет одна, –
подумала Алена. – Вот и говорит сама с собой».
– Ну ладно… Короче, что вам нужно от
Вадима? – спросила Лариса, махнув рукой на табуретки – садитесь, мол, куда
от вас денешься! – и принимаясь протирать чистейшим полотенцем чистейшие
банки, предназначенные для варенья. – Только мало чем могу помочь: я его
здесь почти не вижу, мы живем, как чужие, у него свои дела, у меня свои. Так
уже давно сложилось, еще при Сергее. Когда Сергей ушел, тогда и Вадим ушел.
Алена сначала подумала, что, говоря о покойном
муже «ушел», Лариса имеет в виду его самоубийство, но такая обида прозвучала в
этом слове, что она почувствовала: здесь все не так просто…
– В каком смысле – ушел? – спросил
Нестеров, усаживаясь на табуретку, потом спохватываясь и придвигая другую к
Алене.
– В прямом, в каком еще… Ушел от меня.
Бросил, говоря по-русски, – пояснила Лариса. – Это было года за три
до его смерти.
– А Вадим что?
– А Вадим сначала тут жил, потом стал
таскаться где попало. Мой отец ему свою однокомнатную квартиру оставил в центре
Сормова, ну, Вадик там в основном и пребывал. Когда хотел с Сергеем пообщаться,
ехал к нему (Сергей себе купил жилье на улице Бориса Панина, недалеко от
магазина «Ордер»). Сергей его любил, привечал, недаром, когда мы сошлись,
усыновил и дал свою фамилию, хотя со мной регистрироваться не стал.
– То есть как? – удивилась
Алена. – Значит, ваш покойный муж – не родной отец Вадима?
– Ну да. Когда мы встретились, я была
вдовой (муж мой утонул давно, Вадик еще совсем маленький был), он тоже жил один
с дочкой, считай, вдовец…
– Как это – считай?
– Да вот так: раз, два, три, четыре,
пять… – усмехнулась Лариса. – Его первая жена, Иркина мать, их
бросила. Она была красоты необыкновенной, Ирка в нее пошла, но на самом деле
бледное ее подобие. Работала она в театре в нашем оперном. Нет, не актрисой,
таланта не было, – костюмершей. Ну а театральная среда сами знаете какая…
Вокруг нее вились так, как вокруг разных примадонн и прима-балерин не вьются!
Ужины, премьеры, застолья, гастроли, спят где попало, с кем попало… Короче,
Марина скурвилась, а заодно и спилась. И в конце концов начала бомжевать.
– Марина?! – выдохнула Алена. –
Ее звали Марина?
Марина, Марина Ивановна… Неужели Надя не
ошиблась и мать Ирины в самом деле была на ее помолвке? Но как могла какая-то
бомжиха затесаться в то избранное (ха-ха!) общество, которое Алена могла
наблюдать на банкете? Может, некомильфотная теща Холстина в окошко
подглядывала? А Надя ее увидела? Увидела, узнала – и… Ну да, а Ирина, к
примеру, скрывала от Холстина, кем была ее мать. И вот, чтобы не спугнуть
такого замечательного зятя, мать Ирины убила Лену, приняв ее за Надю…
Убила – и подсунула труп Холстину под крыльцо?
Чушь. Полная ерунда.
А может, Марина Ивановна только убила Лену? А
труп подсунул под крыльцо кто-то другой?
А может, кто-то другой и убил бедняжку около
коттеджа Холстина… Но за что?
– Почему «звали»? Ее и сейчас так
зовут, – долетел до Алены голос Ларисы Серебряковой. – Марина жива
еще, хотя давно должна была сдохнуть где-нибудь под забором. Спилась она, как
говорится, по-черному, так, что ее даже выгнали из театра. Потом она сама из
дому ушла, жила невесть с кем и где… Ну, ужас просто! Я ничего о ней не знала,
я только ее фотографии видела в свое время, оттого и знаю, что была красавица.
Но Сергей и Ирина как-то помогали ей, деньги иногда давали, сестра ее
поддерживала. Ирка именно к ней ходила с матерью встречаться. Она ее очень
любила, хоть Марина ее и бросила, а я для этой маленькой твари всегда была
только мачеха. С Вадиком они были – не разлей вода, как родные, а я – мачеха…
Да и то ненастоящая. Я Сергею сколько раз говорила, что он должен с Мариной
развестись, что нам надо наши отношения оформить, может, тогда его дочь ко мне
станет лучше относиться, но он меня завтраками кормил, кормил, а потом даже и
обещать бросил, что женится. Ему якобы совесть не позволяла Марину бросить. Та
его бросила, а ему, видите ли, совесть не позволяла. Я Ирку вырастила, на ноги
поставила, а в благодарность Сергей только и сделал, что Вадика усыновил. Что
ж, спасибо и на том. Правда, с тех пор мой сын больше мне не принадлежал. Все
отец, отец…
Прошло много лет, как была нанесена обида, но
слезы зазвенели в голосе этой женщины, словно муж и сын покинули ее лишь вчера.
– Лариса, значит, вы были настолько
далеки от мужа, что у вас даже никаких предположений не возникает, почему он
покончил с собой? – спросил Нестеров.
– Да какое там – покончил! – Лариса
посмотрела на него, как на ненормального. – Повесили его эти суки поганые,
Юрка и Толик! Вот и Вадик говорил, что они убийцы, из-за денег Холстина Сергея
убили, а деньги прикарманили, так что никому из нас они и не достались.
– Кто такие Юрка и Толик? –
осторожно спросила Алена, хотя ответ, в принципе, был ясен.
– Толиков да Юровский. Юровского они
между собой звали то Юрка, то Бобик, ну а Толиков был у них либо Толян, либо
просто Толик. Сергея называли Малютой Скуратовым, Лютичем… Они были друзья не
разлей вода, я даже поражалась, что вообще такая дружба возможна. Но деньги что
угодно испоганить могут. Вот и повесили закадычного друга эти двое, а деньги
присвоили. И мы все остались ни с чем!
– Но их алиби… – робко заикнулась
Алена.
