Йорк поднял взгляд от расстеленных на столе карт.
– Ты об Эдмунде? Да, хотя лучше бы мать его сюда ко мне не посылала. У меня есть соблазн приказать ему вернуться в Ладлоу, до окончания всех этих перипетий.
– Вот как? Мне кажется, ему это придется не по нраву. Он хочет произвести на тебя впечатление.
– Это свойственно всем сыновьям, – сказал Йорк резче, чем, видимо, собирался. – Извини. Ум у меня сейчас чем только не занят. Дай-ка я налью тебе вина.
Едва у Солсбери в руке оказалась наполненная чара, Йорк ногтем очертил на пергаменте линию.
– Вот. На юг к Уорику я послал гонца на быстрой лошади.
– А на запад? Чего бы там ни замышлял Тюдор, те три тысячи Эдуарда могли бы нам понадобиться.
Йорк молча повозился с чарами и кувшином, после чего покачал головой:
– Пока не надо. Вторая наша армия подойдет через… три, от силы четыре дня. Если Уорик приведет с собой тысяч шесть, то да, границу с Уэльсом, возможно, придется оголить. Но ведь он может привести с собой тысяч двенадцать, а то и все пятнадцать! Твой парень в Кенте, Ричард, фигура признанная, а мерзавец Скейлз подкинул им для сведения свежие счеты. Так что думается мне, на королевскую армию они пойдут. Даже зимой.
Глаза Йорка были усталы; вероятно, усылая Эдмунда, он хотел тем самым уберечь от опасности своего наследника. Задавать вопросы при таком количестве ушей было не с руки, да и не к месту: двери распахнулись, и потные от усердия слуги внесли в залу большущие подносы с едой. Собрание встретило их радостными возгласами; шум раскатился и по замку, и по двору: кухари приступили к кормежке.
На скудном рационе колонна одолела две сотни миль, и на блюда с харчами люди накинулись так, как свойственно голодающим: расхватав все дочиста, да еще отерев до блеска пальцами. Солсбери смотрел в замешательстве, пока кто-то не тронул его за плечо: Эдмунд с деревянной доской, а на ней куски холодного мяса и ломти хлеба.
– А рисовый пудинг? – взыскательно спросил Солсбери и рассмеялся: – Шучу, шучу. Дай бог тебе здоровья, дружище, что все помнишь.
В животе заурчало. Эдмунд с поклоном улыбнулся и отправился на кухни, где ему тоже был приготовлен ужин.
Их диалог Йорк едва заметил: взгляд его был прикован к картам. Солсбери, придвинувшись сбоку, пододвинул доску, и они с другом стоя приступили к трапезе, запивая ее вином. Снаружи на крышу, все усиливаясь, с шипением рушился уже не дождь, а прямо-таки ливень.
– Не завидую тем, кто сейчас снаружи, – мрачно вздохнул Йорк, – но Сандал для такой численности слишком мал. Уорик, когда придет, вынужден будет расквартироваться на поле. Не думаю, что в эти стены поместится хотя бы еще один солдат.
– Ничего, южанам кентцам не помешает узнать, что значит настоящая погодка, – с напускной жизнерадостностью сказал Солсбери. – Надеюсь лишь, что они с собой на север тащат запас еды. – Бросив взгляд на подносы, он обнаружил, что все они пусты. – Бог ты мой, Ричард. Надеюсь, у тебя есть запасы на зиму. А то эти волки объедят тебя дочиста. Со всем твоим хозяйством.
Он повернулся, ожидая, что его друг улыбается. Но вид у того был неспокойный.
– Кухарям я велел накормить людей посытнее, но… восемь тысяч! Тут от одной-то единственной раздачи урон всем погребам и кладовым. Завтра, если дождь приутихнет, вышлю охотничьи отряды.
Солсбери поймал себя на зевке и одновременно улыбнулся, отчего в челюсти хрустнуло.
– Тебе надо как следует выспаться, Ричард. Голодный ли, сытый, а отдых необходим. Мы с тобой уже не так молоды, как были.
– У меня в сравнении с тобой по годам фора, старичище, – усмехнулся Йорк. – А заснуть получится вряд ли, беспокоюсь.
– Ну а я так бодрствовать не могу, – сказал Солсбери, опять мощно зевая и прикрывая рот ладонью.
Вообще зевал не только он, а считай что вся зала. Многие начали устраиваться на ночлег прямо там, где находились, ворочаясь и чертыхаясь в попытке пристроиться поближе к огню. Давно уже свернулись клубками собачонки; замок вокруг утихал, и вскоре всех и вся обволокло безмолвие зимней ночи.
– Стало быть, иду спать, – объявил Солсбери. – Завтра, если не разноются кости, добуду на угодьях отборного олешка. Зажарим его во дворе всем тем, кто нынче заснул с несытым брюхом.
Йорк буквально на секунду отвлекся от карт и улыбнулся своему пожилому другу, который напоследок подмигнул и стал пробираться к выходу, ступая меж лежащими вповалку людьми.
В темноте Дерри Брюер вполголоса чертыхался себе под нос, пробираясь через наносы палой листвы и уже в сотый раз чувствуя, как плащ цепляется за терновник. Он поднял фонарь, но так как шторки на нем были задвинуты, свет едва сеялся на одни ступни. Плащ натянулся, удавкой перехватив горло. В порыве злости Дерри рванулся как лошадь из упряжи и чуть не упал: ткань порвалась, а он чуть не шлепнулся, одной ногой по щиколотку провалившись в ледяную лужу.
Ночной лес – пугающее место для того, кто родился и вырос в городе. Браконьерством Дерри не занимался никогда, если не считать налета на мясницкую лавку когда-то в молодости. Деревья здесь были не просто черными, а их как бы не было вовсе, тяжелые кусты папоротника мешали идти, а шипы терновника врезались в кожу так глубоко, что казалось, что она уже распустилась на ленты. С десяток раз он останавливался пососать очередную царапину на руке; несколько раз выдирал зубами впившиеся шипы. Хуже всего приходилось тогда, когда Дерри вдруг вспугивал какую-нибудь спящую животину. Она в ужасе – мокрый мех дыбом, зенки выпучены – ударялась ему об ноги, едва различимая в свете фонаря, и с остерегающем уханьем или хрюканьем молнией уносилась в подлесок. Непостижимо и то, почему какая-нибудь птица вдали от посягательств человека селится на земле, неужто просто из вредности, чтобы пугать его заполошным хлопаньем крыльев, стоит ему мимо нее пройти? Будь у Дерри выбор, он бы предпочел трущобы Лондона.
Он огляделся, в очередной раз сверяясь, не выбился ли из общей цепочки фонарей. Цепочка тянулась в обе стороны без конца и без края, по мере того как армия углублялась в чащобу. На окраине леса Сомерсет приказал двигаться бесшумно, но люди все равно ругались и чертыхались от хлещущих по лицу ветвей, которые отпускали впереди идущие. Сквозь тернистые кущи беспрепятственно могли шагать лишь облаченные в доспехи, но и они не были застрахованы от спотыкания и падения, зацепившись, скажем, за корень или сук, а если падали, то шум был такой, что и мертвый проснется. Дерри неприязненно поморщился: как раз сейчас это сделал один из них – латник, вякнувший во весь голос от того, что вывихнул лодыжку. Все эти шараханья можно было бы считать чем-то забавным, не будь все настолько серьезно. Чуть переведя дух, Дерри мрачно зашагал наряду с остальными, чувствуя, как всякий шип и куст терновника, каждая предательская ямка, кочка или нанос мокрой листвы понемногу высасывают из него силы. Стояла середина зимы, и ночи в году стояли самые длинные, но эта казалась поистине нескончаемой.
