– Сэр Джон подготовил судебное предписание, – раздельно и властно проговорила Маргарет. – Мой муж дал согласие скрепить его своей Печатью. Лорды Перси, и в частности барон Эгремонт, в результате смерти своего отца лишились существенной части своего имущества. А впрочем, лишения претерпели и другие благородные семейства. С вами, милорд Сомерсет, эти люди возглавят поборников моего мужа. – Тон ее голоса не оставлял никакой возможности для отказа, и молодой герцог почтительно склонил голову. – Процедуру конфискации после объявления отозвать уже нельзя. По сути, это призыв к оружию. Дом Йорков падет или же будет вынужден сражаться, что тоже обернется падением.
Говоря это, Маргарет неумеренно сверкала глазами, а голос ее по понятной причине дрожал. Йорк, стоит ему обо всем прознать, вскинется, как безумный пес, в этом сомнения нет. Одним лишь куском пергамента королева накличет войну.
После долгих месяцев – да что там, лет – скрытных приготовлений истовость чувства королевы достигла точки кипения.
– Совет из верных лордов мой муж соберет в Ковентри, где и будет зачтен билль. Лондона, милорды, с нас достаточно. А Ковентри отсюда всего в пяти милях. Он и станет средоточием наших сил. Мастер Брюер, вы созовете туда людей, присягнувших на верность короне своим служением и жизнью. Говорите им все, что сочтете нужным, но чтобы они все до единого сошлись на поле и приступили к воинским упражнениям. Командиром моих поборников я ставлю барона Одли Джеймса Туше. Мой муж со своей армией встанет там же.
– Лорд Одли мне известен, – степенно кивнул Дерри. – Он бывалый воин; можно сказать, поседел на службе. Ваше решение, ваше высочество, я оспаривать не смею. Тем не менее должен спросить: позволяет ли государю самочувствие участвовать в том, что нам предстоит?
Произнося это, он в неловкости опустил глаза. С Маргарет они согласовали, что он задаст такой вопрос; тем не менее роль увещевателя, к тому же не вполне правдивого, была ему не по душе; не хотелось слышать и ложь, которая неизбежно должна была последовать из уст королевы. В глаза сейчас бросалось именно отсутствие короля, и это при том, что предметом обсуждения были важнейшие, государственной важности вопросы. То, как королева крепко держит его глазами на привязи, Дерри чувствовал физически.
– Мой муж исполнен решимости действовать, мастер Брюер. Здоровье его слегка непостоянно, но с каждым днем оно крепчает. Так что на этот счет прошу не беспокоиться, – отмахнулась она как от чего-то незначительного. – Для своих поборников я закупила дополнительно секир и копий, ими сейчас доверху заполнены хранилища Кенилворта. Надо, чтобы вы их осмотрели и распределили по местам, где оружие сейчас нужнее всего. Через месяц известие о лишении прав надобно послать Йорку. Пускай ваши шептуны устроят все так, чтобы оно должным образом дошло и до него, и до Солсбери. Вот тогда они зашевелятся. Но их будут уже ждать.
– Ваше высочество, – в почтении склонил голову Дерри.
А у самого из головы упорно не шел последний «грандиозный замысел» королевского дома: получить от Франции перемирие и жену в обмен на земли Мэна и Анжу. Дерри был архитектором тех закулисных ходов, а сидящая перед ним королева являлась, в некотором смысле, их частичным воплощением. Но чем все обернулось? Лорд Саффолк оказался убит, Лондон наводнен бунтовщиками, а почти все английские владения во Франции утрачены. Дрожь пробирала при мысли о еще одной комбинации, способной двинуть народы и знатные дома, словно шашки на доске. Круги от тогдашней катастрофы все еще зыбились на том месте, где игроки находились сегодня; более того, они ширились.
Усилием воли отогнав опасения, Дерри припал на одно колено (рядом Уилфред Таннер, словно тень, повторил его движение). Сомерсет и Джон Фортескью молча за всем наблюдали.
Вслед за железной непреклонностью к Маргарет вновь возвратилась ее изящная, даже слегка беспечная женственность.
– Господа, – звонко и уже весело сказала она, – у меня для вас накрыт стол. Буду рада, если вы соблаговолите разделить со мной скромную трапезу. У вас, несомненно, появятся вопросы, которые мы заодно и обсудим. Прошу вас следовать за моим дворецким, а я вскорости подойду.
С окончанием вечерни, которую медно-бархатистым звоном завершил часовенный колокол, Маргарет отпустила последних из вызванных на сегодня визитеров. Аудиенции были даны двум дюжинам рыцарей и лордов, а также купцам, которым было дано задание обеспечить оружием и припасом две армии. Лица гостей все еще плыли перед королевой, когда она с небольшим светильником пошла коридорами к комнатам своего мужа, расположенным высоко в восточной башне замка. Единственным шумом было стеклянное шуршание ее шелков и мягкое постукивание кожаных туфель по каменным плитам.
У дверей во внутренние покои короля она мимолетно поздоровалась с караульными и скользнула в переход к его опочивальне.
– Кто там? – окликнул изнутри Генрих.
Слыша этот голос, Маргарет устало улыбнулась. Хороший день: муж не в забытьи и сравнительно бодр. Король Генрих изрядную часть времени проводил во сне; мог и вовсе пребывать в бесчувствии целыми днями. Немногие часы бодрствования он обычно проводил в часовне, тихомольно сплетя перед собой пальцы. Недели, а то и месяцы могли протекать в полубессознательном состоянии, когда монарх с пустыми блеклыми глазами вяло жевал или хлебал пищу, не ощущая ее вкуса. Затем постепенно, как при пробуждении от глубокого сна, наступало улучшение. Сколько уже раз Маргарет видела, как энергия в ее мужа возвращалась, а с ней и надежда, но затем все снова рассеивалось. Совершенно непредсказуемо выдавались дни, когда мужа можно было застать одетым и лихорадочно оживленным. Глаза его блестели ярко и бессмысленно, а сам он возбужденно разглагольствовал о грандиозных замыслах. Такие признаки выздоровления могли длиться от дня до недели, иной раз и до месяца, но затем ступор вновь брал свое и уволакивал Генриха в свой омут. И никогда нельзя было сказать наперед, что будет с ним даже завтра.
Маргарет по-прежнему скорбела по своей утраченной любви к нему. Нельзя сказать, чтобы это чувство кануло в одночасье; иногда под хладным покровом печали, словно уголек в угасшем костре, нежным огоньком вдруг затепливалось чувство, от которого молодо и нежно вздрагивало сердце. Супружество их складывалось так, что по отношению к мужу Маргарет чувствовала себя скорее матерью, нежели женой. Может, в этом и крылась суть. Как и многое другое, любовь к Генриху за годы стежок за стежком, капля за каплей истончалась, истекала, пока не иссякла окончательно. Но как ни странно, это теперь не играло особой роли. Мать или жена, но Маргарет знала, что не успокоится, пока враги ее мужа – точнее, их хладные тела – не окажутся под землей. Иного чувства Йорк ей не оставил, и вина его была в том, что он вновь окунул голову Генриха в воды забвения. И при воспоминании о том, каким был ее Генрих до Сент-Олбанса – яркоглазым, устремленным в грядущее, – сердце Маргарет вновь и вновь содрогалось смертной истомой. Ему был дарован шанс жить, быть живым – а Йорк безжалостно его отнял, хладнокровно удерживая Генриха под завесой горя, пока тот не угас повторно. И видимо, окончательно.
