– Она нас бросила, бросила! – захлебывалась рыданиями Лидочка. – Ты ничего не знаешь… Она говорила с папой, а я подслушала. Папа сказал ей, что влюблен… что не может с собой справиться… Она уехала, а потом… потом… мы ее хоронили. Я ненавижу ее! Она не должна была, не должна… Но она нас бросила…
– Папа влюблен? – обомлел Ваня. – Что ты несешь?
– Да, да, да! Это все из-за Ирины, из-за нее. В нее влюблен папа, я знаю. А дядя Федор однажды дал ей пощечину… потому что знал об этом…
– Нет, не может быть, нет, – растерянно промямлил Ваня, известие стало для него ударом. – Папа серьезный человек…
– Не веришь мне? – отстранилась Лидочка и заглянула в глаза брату.
– Лидуся, ты ошибаешься.
Лидочке нечем было доказать, поэтому она пошла к выходу, но задержалась:
– Сам увидишь. Скоро.
А увидела она. Лидочка долго не ложилась спать, прислушивалась к звукам в доме, а то и подолгу сидела в гостиной, накрывшись пледом. Она должна была увидеть что-то запретное, что тщательно скрывают. Объектом ее пристального наблюдения стали Ирина с отцом. Но главное – цели своей она не определила, для чего их подкарауливала. Впрочем, ей достаточно было доказать себе, а если повезет, брату, чтобы он не считал ее дурочкой.
Только не ночью удалось подсмотреть, а днем. И произошло это совершенно случайно. Наверное, тот, кто жаждет, получает свою порцию горечи свыше. Лидочка теперь ходила одна на берег моря, где не встретишь людей. Однажды после долгого бодрствования она проспала почти до обеда, а проснувшись, решила освежиться в море. Никого не предупреждая, Лидочка побежала лесом, той самой дорогой, которая сложнее протоптанной тропы. Ей необходимо было растратить кипевшую энергию, поэтому девушка и избрала трудный путь. Она карабкалась по горе, выбиваясь из сил, а наверху, уставшая и запыхавшаяся, рухнула на влажную траву отдышаться.
Тут-то и увидела отца с Ириной совсем недалеко, чуть ниже, на выступе, поросшем травой. Увидела случку. Как спариваются собаки прямо на улице, точно так же спарились ее папа, которого она любила беззаветно, и русалка Ирина – подруга. Лидочка не закричала от неожиданности, видя непотребное действо, не спряталась, как прячутся шпионы, а смотрела на них, не боясь быть замеченной. Собственно, она просто не отдавала себе отчета, что стоит на виду у любовников. Стоило только обоим повернуть головы в ее сторону… Но они были уверены, что одни в этом глухом месте, закрытом густой зеленью, окруженном скалами.
Она видела, как ее папа лежал на подруге, а его голый зад (штаны были приспущены) судорожно ходил туда-сюда между ног Ирины, при этом ягодицы вздрагивали, как подтаявший холодец на тарелке. Папа отвратительно стонал, сжимая обнаженную грудь подружки, а та… Ирина лежала на спине с распахнутыми аквамариновыми глазами, безучастно глядя в небо. В ее лице совершенно не наблюдалось той бешеной страсти, которая перекосила, изменила до неузнаваемости лицо отца, сделав его некрасивым. А когда отец на некоторое время замирал и в неистовстве целовал ее шею, грудь, лицо, она прикрывала глаза, сводила брови в одну линию и казалась мертвой.
В тот момент Лидочка вспомнила фразу матери: «Я должна ждать, когда угомонится твоя похоть?» Так вот, что она имела в виду… Да, не могло это нравиться маме, не могло.
Зрелище не вызвало у Лидочки ни омерзения, ни испуга, ни негодования. Ее будто заморозили, будто вырвали ее сердце. Отец вскрикнул несколько раз и в бессилии повалился на свою сучку. Все так же не таясь, Лидочка развернулась и пошла назад. Нет, одна эмоция обжигала грудь, мешая различать дорогу под ногами, – ненависть. Но что она могла сделать? Ровным счетом ничего. Даже Ваньке не расскажешь – стыдно описывать голый отцовский зад, его животные стоны – то, о чем говорила мама, – похоть.
Осознав свою беспомощность, а главное – не зная, как ей быть, куда девать ненависть, Лидочка замкнулась, надела маску безучастности, ершилась. Стоило отцу прикоснуться к ней, обнять или погладить по голове, она вспоминала его зад, уродливое лицо и стоны, отшатывалась от гадливости, грубила:
– Я не ребенок, Ольку гладь.
Лето прошло, вернулись в город. Дядя переехал в отдельную квартиру, навещал редко. Особенно невыносимо было видеть Ирину, которая делала слабые попытки возобновить прежние отношения с Лидочкой, но та оказалась упрямой и зачастую откровенно хамила ей. Осенью отец собрал детей и объявил:
– Вам нужна мать, мои дорогие. Думаю, Ирина заменит ее.
– Не заменит, – восстал Ваня. – Как ты можешь?!
– Это в тебе говорит максимализм, Ваня. Мне тяжело одному, одиноко. Когда ты повзрослеешь, поймешь.
Отец смотрел в пол и мял пальцы, ему было неловко. Он понимал, что детей не так-то просто уломать, а хотелось мира, хотелось идиллии, всего того, что исчезло со смертью их матери. Лидочка тоже не смотрела на него, а подвергла изучению окно, болтая ногой, заброшенной на другую ногу.
– Лидуся, что ты скажешь? – спросил отец.
– Если мы скажем «нет», ты ведь все равно сделаешь по-своему, – вздернув нос, презрительно бросила она.
Он что-то пролепетал и вышел из комнаты. Ваньку прорвало, он забегал, как петушок, размахался длинными руками:
– Да как он смеет! Не прошло и трех месяцев, как не стало мамы, а он жениться надумал!
– А я тебе что говорила? – торжествуя, процедила Лидочка. – Он давно с ней. Мама узнала. Они оба убили маму.
– Не болтай чепухи.
– Убили, убили! Ни ты, ни я, ни Олька ему не нужны, только гадина Ирина! Как думаешь, это дядя сказал маме про отца с Иркой?
– Не знаю. Она могла сама догадаться. Говорят, женщины чувствуют.
– Тоже мне, знаток, – окатила его презрением Лидочка.
Отец расписался с Ириной. Пышных торжеств не устраивали, посидели в ресторане без детей. Дядя Федор не пришел на свадьбу. Ирина заняла место матери в спальне и в доме, одевалась в самые лучшие вещи, стала настоящей дамой и безумно похорошела. До отвращения похорошела! Лидочка с Ваней не выносили ее и всячески демонстрировали свое отношение к мачехе.
Однажды отец с Ириной собрались в театр. Увидев ее, Лидочка задохнулась от ярости, подошла к бывшей подружке и сказала спокойно:
– Это серьги мамы. Сними.
– Что ты себе позволяешь! – взбеленился отец.
– Боря, прошу тебя, – остановила его Ирина, так как он рванулся к дочери с явным намерением ударить ее (отец, видя, что идиллии не получается, что дети отдалились от него, стал нервным). Ирина сняла серьги, положила их на столик перед зеркалом в прихожей. – Прости, Лидочка.
Серьги сняла, но поехала в норковом манто матери! Лидочка легла в кровать и придумывала ей казнь. Слышала, как вернулись отец с Ириной, подкралась к спальне. Она уже прекрасно разбиралась в сопении и стонах, усмехнулась и…
Утром обнаружили норковое манто, разрезанное на длинные тонкие полосы. Отец влетел в комнату дочери с этими меховыми лентами в руках, потряс ими:
