На втором этаже старого каменного дома на Сен-Станисла лежал в кровати Арман Гамаш, уставившись в балки потолка. Анри свернулся на полу рядом с ним, не обращая внимания на разбушевавшуюся бурю.
Гамаш тихонько поднялся и подошел к окну. Здания по другую сторону узенькой улочки были не видны, и свет уличных фонарей почти терялся в плотной массе вихрящегося снега.
Гамаш быстро оделся и спустился по лестнице, слыша за спиной, как когти Анри скребут по старым деревянным ступеням. Он надел ботинки, куртку, шапку, теплые рукавицы, обмотал шею длинным шарфом и нагнулся, чтобы погладить Анри.
– Знаешь, тебе сегодня не обязательно идти со мной.
Но Анри не знал. Дело тут было не в знании. Если шел Гамаш, то должен был идти и Анри.
И они вышли на улицу. Гамаш захлебнулся ударившим ему в лицо ветром. Потом повернулся к нему спиной, почувствовал его напор.
Может быть, это ошибка, подумал он.
Но сейчас ему была нужна, необходима буря. Что-то громкое, мощное, требующее напряжения сил. Чтобы прогнало из головы все мысли, стерло их.
Они вдвоем с трудом шли посередине пустой улицы. Сейчас не работали даже снегоуборочные машины. Расчищать снег в разгар метели – пустое занятие.
Ощущение было такое, будто весь город принадлежит им, будто объявили приказ об эвакуации, а они с Анри проспали его. Кроме них, никого не было.
Они прошли по Сент-Урсюль мимо монастыря, где умер генерал Монкальм. Дошли до рю Сен-Луи, потом под арку. За пределами Старого города буря бушевала еще сильнее, если только такое было возможно. Здесь его не ограничивали никакие стены, а потому ветер набирал силы и снéга, набрасывался на деревья и припаркованные машины, здания, закидывал снегом все, что попадалось ему на пути. Включая и старшего инспектора.
Но ему было все равно. Он чувствовал, как жесткие снежинки ударяются о его куртку, шапку, бьют по лицу. Как барабанят по нему. Почти оглушают.
– Я люблю снежные бури, – сказал Морен. – Сидеть на застекленном крылечке летом в грозу тоже здорово. Но больше всего я люблю метель, если только не нужно сидеть за рулем. Если все дома и в безопасности – я не против метели.
– И ты выходишь в метель из дома? – спросил Гамаш.
– Всегда выхожу. Даже если только чтобы постоять. Мне нравится. Не знаю почему, может быть, мне нравится стихия. Потом я возвращаюсь в дом и пью горячий шоколад у камина. Ничего лучше не бывает.
Вобрав голову в плечи и глядя себе под ноги, Гамаш пробирался вперед, преодолевая заносы высотой в фут. Анри перепрыгивал через сугробы, попадая в следы Гамаша.
Продвигались они медленно, но наконец добрались до парка. Гамаш на мгновение приподнял голову, и его ослепил снег, но он прищурился и смог разглядеть призрачные очертания деревьев, сопротивляющихся ветру.
Поля Авраама.
Гамаш оглянулся: его следы почти сразу же заметал снег. Он еще не потерялся, но знал, что, если зайдет слишком далеко, это непременно случится.
Внезапно Анри прекратил свои танцы и остановился, потом начал рычать и красться следом за Гамашем.
Верный признак, что никого рядом нет.
– Идем-идем, – сказал Гамаш.
Он повернулся и чуть не столкнулся с каким-то человеком. Высоким человеком в темной куртке с капюшоном, тоже залепленной снегом. Он спокойно стоял в нескольких футах от старшего инспектора.
– Старший инспектор Гамаш, – произнес человек по-английски отчетливым голосом.
– Да.
– Никак не предполагал увидеть вас здесь.
– И я тоже не предполагал вас увидеть, – ответил Гамаш, с трудом перекрикивая завывание ветра.
– Вы меня искали? – спросил человек.
Гамаш помедлил:
– Не сегодня. Надеялся поговорить с вами завтра.
– Я так и думал.
– И поэтому вы сейчас здесь?
Ответа не последовало. Темная фигура молча стояла перед ним. Анри, набравшись смелости, прополз вперед.
– Анри, – резко сказал Гамаш. – Viens ici.
И пес вернулся к ноге хозяина.
– Эта буря кстати подвернулась, – произнес человек. – Не знаю даже почему, но так вроде бы легче.
– Нам нужно поговорить, – сказал Гамаш.
– Зачем?
– Мне нужно поговорить с вами. Пожалуйста.
Человек задумался. Потом показал на здание – круглую каменную башню на вершине холма, похожую на маленькую крепость. Два человека и собака стали пробираться вверх по пологому склону. Гамаш дернул ручку двери и с удивлением обнаружил, что она не заперта. Но, оказавшись внутри, понял почему.
Украсть здесь было нечего – одни голые стены круглого каменного сооружения.
Старший инспектор щелкнул выключателем, и загорелась голая лампочка в потолке. Гамаш повернулся к своему спутнику, который скинул с головы капюшон.
– Не думал, что увижу кого-нибудь в такую непогоду. – Том Хэнкок принялся отряхивать снег с шапочки, хлопая ею по ноге. – Люблю гулять в снежную бурю.
Гамаш вскинул голову и посмотрел на молодого священника. Это были почти те же слова, которые произнес агент Морен.
Старший инспектор оглянулся – сесть здесь было не на что, тогда он указал на пол, и они уселись, прислонившись спиной к стене.
Несколько секунд они молчали. Здесь, в помещении без окон, можно было представить, что они находятся где угодно, в какое угодно время. Двести лет назад. А за окнами бушует не пурга, а идет сражение.
– Я просмотрел этот ролик, – сказал Том Хэнкок.
Его щеки раскраснелись, по лицу стекали капли растаявшего снега. Гамаш подозревал, что он выглядит не лучше, к тому же он старше и не так полон жизни.
– Я тоже.
– Ужасно, – сказал Хэнкок. – Сочувствую.
– Спасибо. Все было не совсем так. Я… – Гамашу пришлось замолчать.
– Вы?..
– Я там выгляжу какой-то героической фигурой, это не отвечает реалиям. Люди погибли по моей вине.
– Почему вы это говорите?
– Я совершил несколько ошибок. Не понимал, насколько крупное планировалось преступление. А когда понял, было уже поздно. Но даже и после этого я допустил несколько ошибок.
– Каких?
Гамаш посмотрел на молодого человека. Священника, который так пекся об обиженных душах. Гамаш знал, что этот священник умеет слушать людей. Это было редкое, драгоценное качество.
Он глубоко вздохнул. Здесь пахло мускусом, словно воздух не предназначался для дыхания, не предназначался для поддержания жизни.
И тогда Гамаш рассказал все молодому священнику. О похищении, о заговоре, который планировался долгие годы. Оставался невыявленным, потому что они, полицейские силы, погрязли в высокомерии, в уверенности, что новейшие технологии позволят им обнаружить любую угрозу.
