– Нет, – прошептал священник. – После того скандала город все же позволил Рено продолжать раскопки под наблюдением властей. Археологи возмущались потихоньку, но в общении с прессой говорили, что довольны компромиссом. Однако после рентгенографии и просмотра документов было решено, что это не Шамплейн, а гораздо более позднее захоронение какого-то незначительного кюре.
– Они в этом уверены? – Гамаш повернулся к отцу Себастьяну, едва видимому в темноте. – Вы сами уверены?
– Именно я убедил город продолжить раскопки. Я, вообще-то, уважал Рено. У него не было ученой степени или научной подготовки, но он был вовсе не глуп. И нашел кое-что, чего не нашли другие, включая и меня.
– Но нашел ли он Шамплейна?
– Только не здесь. Я хотел верить, что это он. Это могло бы стать огромной удачей для церкви, к нам потянулись бы люди, потекли деньги. Но когда мы разобрались во всем, все продумали, то решили, что это не может быть Шамплейн.
– А монеты?
– Это были монеты тысяча шестисотых годов, подтверждающие, что здесь когда-то находились часовня и кладбище, но ничего более.
Они вышли на свет из маленького святилища.
– Как вы думаете, святой отец, что случилось с Шамплейном?
Священник ответил не сразу:
– Я полагаю, после пожара его перезахоронили. Есть упоминания о перезахоронениях, но там не сообщается куда. А официальных документов не существует. Эта церковь горела несколько раз, и каждый раз вместе с нею сгорали ценные документы.
– Вы изучали Шамплейна бóльшую часть жизни, так каково ваше мнение?
– Вы тут спрашивали меня, почему он имеет такое значение, почему все это имеет значение и, конечно, почему обнаружение его останков имеет значение. Имеет. Шамплейн не просто основатель колонии, в нем было что-то еще, что-то выделявшее его из ряда других открывателей Америки. И по моему мнению, это объясняет, почему он добился успехов, тогда как другие терпели поражение. И почему он почитаем сегодня, почему его помнят.
– Что же делало его другим?
– Понимаете, он никогда не называл Квебек Новой Францией. Во Франции эту землю называли именно так. И более поздние правители Квебека так его называли. Но Шамплейн никогда этого не делал. Вы знаете, как он называл это место?
Гамаш задумался. Они снова находились в церкви, и он невидящими глазами смотрел вдоль пустого прохода, который заканчивался золотым алтарем и святыми, мучениками, ангелами и распятиями.
– Новый Свет, – сказал наконец Гамаш.
– Новый Свет, – подтвердил отец Себастьян. – Вот за что его любят. Он символ славы, символ мужества, символ всего, чем мог бы стать и, возможно, еще станет Квебек. Шамплейн – символ свободы, самопожертвования и предвидения. Он создал не просто колонию – он создал Новый Свет. И за это заслужил почитание.
– Сепаратистов.
– Всех. – Священник внимательно посмотрел на Гамаша. – Включая и вас, я думаю.
– Это верно, – признался Гамаш и, подумав о портрете Самюэля Шамплейна, понял, что он кого-то ему напоминает. Не располневшего и процветающего счетовода, а кого-то другого.
Христа. Иисуса Христа.
Люди придали Шамплейну черты Спасителя. И теперь человек, который хотел его найти, мертв. Убит, если верить таблоидам, англичанами, которые вполне могут прятать останки самого Шамплейна.
– Могли ли Шамплейна захоронить на месте нынешнего Литературно-исторического общества?
– Ни в коем случае, – без колебаний ответил отец Себастьян. – В ту пору там был густой лес. Там они не могли его перезахоронить.
«Если только основатель вовсе не был таким святым, каким стал впоследствии», – подумал Гамаш.
– Так где, по-вашему, он захоронен? – снова спросил он.
Они стояли у дверей на обледеневших ступенях базилики.
– Недалеко.
Прежде чем поспешить в церковь, священник кивнул. А Гамаш направился через улицу в кафе «Буад».
Глава одиннадцатая
Еще не было пяти часов, а солнце уже зашло. Элизабет Макуиртер выглянула в окно. Перед Литературно-историческим обществом весь день толклась небольшая толпа. Несколько смельчаков вошли внутрь, они почти напрашивались, чтобы члены общества вышвырнули их вон. Но Уинни поздоровалась с ними, дала двуязычные брошюрки и пригласила вступить в общество.
Некоторым наиболее нахальным она устроила короткую экскурсию по библиотеке, показывала изящные подушечки на стенах, собрание всяких мелочей на полках и спрашивала, не хочет ли кто-нибудь из них стать умляутом.
Неудивительно, что никто не выказал такого желания, но три человека и в самом деле заплатили по двадцать долларов и вступили в члены общества, пристыженные явной добротой и пожилым возрастом Уинни.
– Вы не сказали, что ночь – клубничка? – спросила Элизабет, когда Уинни вернулась с вступительными взносами.
– Сказала. Они не возражали. Готовы?
Прежде чем выключить свет и запереть двери, они проверили комнаты главной библиотеки, где не раз по забывчивости запирали бедного мистера Блейка. Но на сей раз его стул был пуст. Он уже ушел к священнику.
Толпа рассосалась, темень и холод побороли любопытство. Две женщины осторожно спустились на притоптанный снег, твердо и не без опаски ставя ноги. Они шли, глядя под ноги, присматривая друг за дружкой.
Зимой словно сама земля покушается на пожилых, стремится свалить их с ног. Сломать бедро, запястье или шею в таких условиях проще простого. Лучше уж не спешить.
Место их назначения было недалеко. Они видели свет за окнами священнического дома – красивого каменного здания великолепных пропорций с высокими окнами, способными уловить каждый лучик скудного зимнего солнца. Они шли рядышком, друг подле друга, и Элизабет чувствовала, как даже на таком коротком пути ее щеки начинают пылать от холода. Их подошвы поскрипывали на снегу, производя звук, который она слышала вот уже восемьдесят лет. Звук, который она не променяла на плеск волн, набегающих на флоридский берег.
В домах и ресторанах зажигался свет, отражаясь от белого снега. Этот город сдался на милость зимы и темноты. От этого он становился еще уютнее, еще привлекательнее, еще волшебнее, словно сказочное королевство. «А мы в этом королевстве – крестьяне», – думала Элизабет с иронической улыбкой.
Они поднялись по тротуару и сквозь окно увидели огонь в камине и Тома, который разливал напитки. Мистер Блейк и Портер были уже на месте, а Кен Хэслам сидел в кресле и читал газету.
Элизабет знала, что он ничего не упустит. Было бы ошибкой недооценивать Кена, как это делали люди всю его жизнь. Люди всегда недооценивают тихих и молчаливых, хотя, по иронии судьбы, с Кеном все было совсем не так, и Элизабет это знала. Еще она знала, почему он такой тихий. Но она бы ни за что не сказала об этом ни одной живой душе.
