– Благодаря вашему Уолсингему и его палачу в Тауэре, – сказала я. Они схватили Трокмортона, завладели его бумагами, пытали его, а потом казнили. Испанский посол, находившийся в центре заговора, был с позором изгнан из Англии. Теперь в Лондоне не осталось представительства Испании, и это означало, что вся моя переписка велась через Францию.
– Да, благодаря ему. И может быть, вас порадует новость о том, что иезуита Крейтона схватили голландцы, когда он плыл в Шотландию. Его кошель был набит документами о «Священной инициативе». Он стал рвать их и бросать за борт, но знаете что? Ветер помог английской короне и отнес их обратно на палубу, где их собрали наши агенты. Как вам такая новость?
– Здесь уместны лишь метафоры: сама природа благоговейно склоняется перед Глорианой, Королевой фей.
– Вы смеете возводить хулу на королеву? – Он брызгал слюной.
– Елизавета – смертный человек, и никто не может богохульствовать в адрес смертного[13]
, – ответила я. – Поэзия не принадлежит к царству реальности. Боюсь, что вы, как и остальные, размываете черту между ними. Называйте ее Королевой фей, Глорианой, Астреей, Цинтией или как вам угодно – она в первую очередь политик, а не богиня. Кроме того, – я не удержалась от сарказма, – разве не богохульство с вашей стороны делать ее языческой богиней и создавать национальный культ «королевы-девственницы»?
– Скоро соберется парламент, и тогда мы решим, как лучше защитить ее. Могу заверить, вас там не ждет ничего хорошего!
– Друг мой, – сказала я. – Со мной не случилось ничего хорошего с того момента, как я сошла на берег в Уоркингтоне, оступилась и упала. С тех пор я так и не выпрямилась в полный рост. А теперь, – я попыталась смягчить тон, – теперь я уже не могу распрямиться из-за ревматизма. Правда, мое состояние заметно улучшилось благодаря вашему любезному разрешению отправиться на воды в Бакстон.
Шрусбери бледно улыбнулся. Он находился в затруднительном положении: мы не могли быть настоящими друзьями.
В результате у меня оставалась лишь одна надежда – совместное правление с Яковом. Это могло стать для меня почетным выходом из чистилища. Но если нет… тогда мне придется терпеть дальше, ибо пути Господни неисповедимы. Он властен над Елизаветой и надо мною, и Его воля свершится независимо от наших планов и усилий Уолсингема».
XVIII
– Пока эта дьявольская женщина жива, ее величество королева Елизавета не может быть спокойна за свою корону, а мы, ее верные слуги, – уверены в собственной жизни, – тихо сказал худой мрачный мужчина.
Он поднял миниатюру Марии, королевы Шотландии, и показал ее своему спутнику, словно талисман, обладавший чудотворной силой.
– Но, сэр Уолсингем, наша милостивая госпожа отказывается смотреть правде в глаза, – ответил Томас Фелиппес, главный агент Уолсингема. Фелиппес выглядел так, словно состоял из наполовину растаявшего свечного сала; его волосы и кожа жирно поблескивали, а лицо усеивали оспины, словно он подошел слишком близко к огню и начал таять.
Уолсингем взял другую миниатюру, вставленную в такую же рамку и даже написанную тем же художником, Николасом Хиллардом, и сравнил их.
– Она видит истину, – сказал он. – Но ее девиз – Video et taceo, «Я вижу и храню молчание». Она знала правду уже после злополучного заговора Ридольфи, а это случилось четырнадцать лет назад. Тогда парламент вполне обоснованно призвал казнить Марию, но королева не пожелала даже слышать об этом. – Он внимательно рассматривал портреты. – В конце концов, между ними есть определенное фамильное сходство.
Уолсингем вздохнул и откинулся на спинку стула. Он находился в своих лондонских апартаментах в самом центре огромной шпионской сети, созданной им для того, чтобы обеспечить безопасность ее величества. Обстановка была строгой, но практичной, как и сам Уолсингем.
– Вина? – предложил Уолсингем таким тоном, который подразумевал, что собеседник должен отказаться от своих слов.
Фелиппес обвел взглядом комнату. Он плохо видел вдаль, как будто перетрудил глаза, в течение многих лет сгибаясь над книгами и расшифровывая тайные послания. Он смутно различал аккуратные ряды ящиков, выстроенных вдоль стены, каждый из которых был снабжен табличкой: «Испания», «Англия», «Франция», «Италия», «Германия», «Нидерланды», «Византия», «Африка». В каждом ящике лежали письма и доклады, составленные агентами, работавшими в этих странах. Его начальник сумел обзавестись шпионами даже в парижском посольстве королевы Шотландии, и за последние десять лет он внедрил своих осведомителей в ее английскую свиту. На ящике с их депешами значилась простая надпись: «Змея», как он любил называть ее. В Англии агенты и осведомители Уолсингема находились повсюду: в портах, в лондонских тавернах и зарубежных посольствах.
Над рядами ящиков виднелась надпись «Искуснейший знаток секретов». Так его называл Сесил, и он гордился этим званием больше, чем рыцарским титулом, пожалованным в 1577 году за его шпионские успехи. Ниже красовался другой девиз: «Знание никогда не бывает слишком дорогим». Уолсингем хотел бы убедить в этом королеву; несмотря на бюджет своего ведомства, он оплачивал слишком много расходов из собственного кармана. Тем не менее он не жаловался. Знания и безопасность королевы не могли стоить слишком дорого.
– Есть лишь один способ побудить королеву к действию, – наконец сказал Уолсингем. – Нужно представить абсолютно надежные письменные доказательства участия Марии Стюарт в заговоре с целью убийства Елизаветы. Тогда ее можно будет судить и вынести приговор.
– Но именно это произошло с герцогом Норфолкским, – напомнил Фелиппес. Он откинул со лба влажную прядь соломенно-желтых волос. – И королева неоднократно откладывала исполнение приговора. Она согласилась казнить его лишь ради того, чтобы спасти королеву Шотландии. Он был жертвенным агнцем. Но ради кого она может сделать жертвенным агнцем Марию? Нет никого, о чьей защите она бы заботилась еще больше.
– Только о себе, Фелиппес, только о себе. – Уолсингем сложил ладони перед собой и монотонно заговорил: – Она не принесет в жертву королеву Шотландии до тех пор, пока не увидит в этом последнюю возможность спасти свою жизнь или свой трон. Именно поэтому мы должны убедить ее, что это действительно необходимо.
– Прошу прощения, я плохо слышу вас.
– Я сказал… – Уолсингем убрал руки. – Я сказал, что лишь в том случае, если она окончательно убедится в намерении Марии избавиться от нее, она ожесточится до такой степени, что убьет ее первой.
Фелиппес поморщился:
– Зачем говорить об убийстве?
– Казнь есть убийство, обставленное ритуалами. Это мирской вариант ненавистной католической мессы.
Фелиппес заморгал. Уолсингем собирался обрушиться с нападками на католицизм, и его нужно было отвлечь. Не то чтобы Фелиппес не соглашался с ним, но из его уст он услышал все это впервые. Его начальник был одержим этой темой.
