Бабингтон пожал плечами:
– Не каждому мужчине дано быть солдатом на поле боя. Мы можем сражаться на других аренах. Несомненно, сэр, вы являете собой лучший пример тому. – Его голубые глаза смотрели прямо на собеседника.
– Настоятельно советую обдумать мои слова, – сказал Уолсингем. «Но, разумеется, в этой дуэли я хочу, чтобы ты пренебрег ими. Что ты и собираешься сделать, надменный юный глупец!»
– Сэр, я все же вынужден обратиться к вам с просьбой о выдаче паспорта.
– На какой срок?
– Э-э-э… – Бабингтон задумался. – На остаток лета и первый месяц осени.
– Ясно. Что ж, в настоящее время я не могу удовлетворить вашу просьбу. Обратитесь к агенту Роберту Поли через две-три недели.
Бабингтон снова пожал плечами.
– Надеюсь, вы измените свое мнение. Возможно, я смогу помочь вам.
– Каким образом?
– Как я говорил, есть и другие поля сражений. Я могу шпионить для вас.
– Как?
– Так, как вы пожелаете. Я католик, и меня принимают в тамошних кругах.
Уолсингем был потрясен и одновременно изумлялся собственному потрясению. Еще никому не удавалось так удивить его за последние десять лет.
– У меня есть контакты с Морганом в Бастилии, с Пейджетом и Битоном в посольстве королевы Шотландии в Париже. И с Мендосой…
– Я уже имею там своих агентов. Что можете сделать вы, чего бы не добились они?
На лице Бабингтона отразилось замешательство.
– Я думал, вас порадует мое предложение.
– Полно, полно! Не все шпионы равны. Неумелые новички хуже других, потому что они выдают свое присутствие. Я рассмотрю ваше предложение, но вы должны составить для меня подробный план ваших обязанностей. «Много званых, но мало избранных». Вы же не думаете, что мои пятьдесят три агента по всему миру получили свои посты и добились моего расположения просто придя с улицы? – Он тихо рассмеялся.
– Хорошо. – Бабингтон встал и хлопнул ладонью по рукояти меча. – Вы увидите!
После его ухода Уолсингем был настолько ошарашен, что не мог сосредоточиться на торговом соглашении. «Нет, мой друг, – подумал он. – Это ты увидишь!»
Наступил полдень, жара усилилась, и движение на городских улицах почти замерло. Уолсингем наконец встал и пожелал своим секретарям доброго дня. Он собирался в другую свою контору. Клерки заперли дверь и отправились в ближайший трактир «Уайтхарт» для полуденной трапезы, а Уолсингему предстояла десятиминутная прогулка. Пока он продвигался вперед, обходя кучи отбросов и прижимая к носу ароматический шарик, чтобы избавиться от ужасной вони, то размышлял о странном визите. Почему Бабингтон пришел к нему? Оттого, что испытывал чувство вины и был готов сознаться? Или он почувствовал, что его заговор находится под угрозой, и решил испытать Уолсингема?
«Был ли я наблюдателем или наблюдали за мной?» – думал он.
А может быть, выдержка изменила ему и он был не прочь выдать имена сообщников? Неужели он настолько не надежен? Тогда нужно работать быстрее, пока заговор не начал разваливаться. Возможно, он хочет получить паспорт, чтобы бежать из страны?
«Эти глаза… такие странные невинные глаза… Обманчивый взгляд».
Уолсингем покачал головой. «Если бы только вера не мешала мне полностью разделить философию Макиавелли, то мне было бы гораздо легче работать, – подумал он. – Я бы сфабриковал улики и избавился от лишних хлопот и тем более не стал гадать о мотивах Бабингтона».
Он со вздохом повернул ключ в замке и вошел в темный и тихий дом. Оказавшись внутри, он изучил тонкий налет мельчайшего александрийского песка, который рассыпал на полу возле двери, чтобы незваные гости могли оставить следы вторжения. Ничего. Он подошел к следующей двери и осмотрел тонкий волос из лошадиной гривы, прикрепленный внизу между дверью и косяком; все осталось в целости и сохранности. Никто не входил сюда.
Наконец он проверил третью, внутреннюю дверь и наклонился в поисках отпечатков пальцев на дверной ручке, покрытой тонким слоем аравийской камеди. Тоже ничего. Он вытер ручку носовым платком и проследовал в свой кабинет.
Здесь не было ни одной вещи, которая бы в определенном смысле не отражала его личность. Здесь он чувствовал себя более уверенно, чем в любом другом месте на свете. В то же время иногда он чувствовал тут себя заключенным, словно все эти ящики с их содержимым были его хозяевами, а не наоборот, и где-то среди них находился самый большой, с его собственным именем, аккуратно выведенным на крышке.
Он рывком распахнул шторы, чтобы впустить в комнату немного света, и устроился за письменным столом.
«Скоро у меня появятся мозоли на ягодицах, – подумал он. – Если бы молодой человек обратился ко мне с вопросом о самой важной физической особенности, необходимой для нашей работы, то я бы назвал большую плоскую задницу, привычную к неподвижности.
Бабингтон… Он нанес этот визит, чтобы нарушить мое спокойствие, вывести меня из равновесия. Я так это понимаю. И я отказываюсь передать нити игры в его руки».
В дверь постучали.
– Войдите, – сказал Уолсингем.
Фелиппес сунул голову в комнату и плотоядно улыбнулся. Он помахал листом бумаги, словно носовым платком, и с манерным видом вошел внутрь. Уолсингем невольно подумал, что он похож на скверного актера, изображающего пожилую кокетку.
– Вот, – произнес Фелиппес и положил лист на стол. – Вот оно.
Уолсингем взял письмо и прочитал его. Пока он читал, его беспокойство рассеялось, и все гнетущие вопросы о ценности его работы бесследно исчезли. Это было послание от Бабингтона королеве Шотландии с изложением плана освобождения Марии и убийства Елизаветы. Бабингтон! Уолсингем втянул воздух сквозь зубы и прикрыл глаза.
– Да, это оно.
– А вот и оригинал. – Фелиппес почтительно протянул письмо Уолсингему. – Я лично отвезу его в Чартли; не хочу доверять другим гонцам. Наш «честный малый» совершит следующую доставку в субботу, девятого июля. В тот же вечер она будет держать это письмо в руках.
– И дай Бог, ответит на него!
– Ответит, можете не сомневаться. Поспешность – одна из главных черт ее характера. Разве она когда-нибудь колебалась перед тем, как ввязаться в опасное предприятие? Ее предыдущее поведение по отношению к Елизавете было дерзким и бесстыдным: она уплыла из Франции без паспорта и бросила открытый вызов ее величеству. Она произнесла заранее подготовленную прочувствованную речь перед тем, как подняться на борт. Вы помните ее слова: «Я исполнена решимости совершить задуманное, чем бы это ни кончилось; я верю, что ветер будет благоприятным и мне не придется причалить к побережью Англии. А если это все-таки случится, то ваша королева получит меня в свое полное распоряжение. Если она так жестока, что пожелает лишить меня жизни, то может поступать, как ей заблагорассудится, и принести меня в жертву. Возможно, такой конец будет лучше для меня, чем бесславная жизнь». Что ж, враждебные ветры в конце концов принесли ее в Англию, и то, о чем она так легкомысленно говорила двадцать пять лет назад, вот-вот свершится. Нам нужно следить за своими словами, потому что они могут настигнуть нас в будущем.
