— С другой стороны, — тихо сказал Герман, — вы могли бы положить пудреницу в карман, а потом утверждать, что не брали ее.
«Неужели он думает, что я вернулся сюда с пудреницей в кармане? Он что, считает меня таким молокососом?» — подумал я.
— Что ж, вы можете обыскать меня, — предложил я.
— Неплохая идея, — Герман улыбнулся. — Обыщи его! — приказал он Паркеру.
Паркер подошел ко мне с таким видом, словно собирался разорвать на куски. Я чувствовал его горячее дыхание на своем затылке, в то время как его руки ощупывали меня. Это было неприятно, и мне все время казалось, что он меня укусит.
— Ничего, — сказал он разочарованно. — Чего можно еще ждать от этого мерзавца!
Я встал и отошел от него подальше.
— Я понимаю, ребята, отчего вы разозлились. Могу это понять. Я сделал то, о чем меня просили. Но не должен же я нести издержки из-за того, что вы хитрили.
Паркер повернулся к Герману, и его трясло от злости.
— Я говорил тебе, что не стоит связываться с этим подонком. Я тебя предупреждал, не так ли? Его репутация говорит сама за себя. Ты знал, что он слишком хитер. Смотри, в каком мы сейчас положении: даже не знаем, лжет он или говорит правду.
— Не нервничай, Доминик, — сказал Герман, глядя на меня. — Он прав, мистер Джексон. Мы не знаем, лжете вы или говорите правду. Но мы можем это узнать… — Вороненый ствол автоматического пистолета был направлен в мою грудь. Оружие казалось игрушечным в его лапе. — Не надейтесь, что я побоюсь убить вас, дружок. Никто не знает, что вы здесь. Мы можем зарыть вас в саду, и пройдут годы, прежде чем отыщут ваше тело. Так что не пытайтесь шутить.
— Я рассказал вам все, что произошло. Верить не верить — это ваше дело. То, что вы тычете под нос вашим пистолетом, не меняет дело.
— Садитесь, мистер Джексон, — сказал он тихо. — И давайте поговорим… — Он, казалось, только сейчас обнаружил присутствие Веды. — Оставьте нас, моя дорогая, нам нужно поговорить с мистером Джексоном. Вы можете нам помешать.
Она быстро вышла. Комната показалась мне пустой без нее. Я прислушивался к звуку ее шагов по лестнице, но тут услышал нечто совсем другое: свист кулака над ухом. Здесь меня не спасла даже моя хваленая реакция: из глаз посыпались искры и я провалился в темноту.
Перед тем, как Паркер меня уложил, стрелки моих часов показывали 21.30, а когда я взглянул на них снова, была полночь. Паркер брызгал мне в лицо водой. Я тряхнул головой и уставился на часы, как пьяный. Голова разламывалась от боли. Но больше всего меня позабавило то, что я был привязан к креслу. Герман наблюдал за мной, стоя у камина, а Паркер склонился надо мной с кувшином воды в руке. На его лице было написано злобное торжество.
— Теперь, мистер Джексон, — ласково сказал Герман, — поговорим о пудренице. Сразу скажете правду, или придется вас немножко помучить?
— Желательно, конечно, помучить, но ничего нового насчет пудреницы мне неизвестно, братец.
— Лживость вашего рассказа очевидна, — твердо сказал Герман. — Даже ребенок не поверит в то, что вы могли оставить пудреницу в сейфе, если вам удалось открыть его. Вы ее взяли, это несомненно. Возможно, вы могли бы спрятать ее в кабинете, если опасались встречи со сторожем. Но никогда не оставили бы ее в сейфе.
Конечно, он был прав, но доказательств у толстяка не было никаких, и я усмехнулся.
— Я оставил ее в сейфе. Меня испугала бомба, о которой я понятия не имел.
— Что ж, придется кое-что сделать, чтобы изменить версию вашего рассказа.
Я внимательно наблюдал за его приближением. Теперь вы понимаете, что я имел в виду, когда говорил, что в таких делах не стоит связываться с женщинами. Глядя на его толстую рожу, я понимал, что поступил как последний идиот, вернувшись сюда. Я должен был предвидеть, к каким последствиям все это может привести. Затем я вспомнил Веду, ее белое платье без бретелей и сказал себе, что, возможно, я не был таким уж идиотом.
Герман глыбой возвышался надо мной, и его глаза блестели, как мокрые камни мостовой.
— Вы скажете, что сделали с пудреницей, или это придется выколачивать из вас?
— Я рассмотрел все, как следует. Пудреница превратилась всего лишь в щепотку пыли.
Я попытался освободить руки, но узлы были завязаны на совесть.
Толстые пальцы сжали мою шею.
— Вам лучше сказать правду, мистер Джексон, — шепнул он мне на ухо. — Где пудреница?
Я бросил взгляд на Паркера, стоявшего возле камина. Он наблюдал за развитием событий со злорадной улыбкой на лице.
— Мне нечего сказать тебе, старина, — повторил я, ожидая, когда же он сдавит мою многострадальную шею. Ждать долго не пришлось. В висках билась кровь, в ушах звенело, а перед глазами поплыли разноцветные круги.
— Так где же пудреница, мистер Джексон? — откуда-то издалека донесся голос Германа.
Я ничего не ответил, и он еще сильнее сжал мою шею. Нет ничего хуже, когда вас душат. Наступил полный провал сознания…
Я очнулся от того, что в лицо вновь брызгали водой. В глазах прояснилось. Рядышком стоял Герман и тяжело дышал.
— Вы глупы, мистер Джексон, очень, очень глупы. Скажете где пудреница, я отдам вам деньги и вы сможете спокойно уехать. Где пудреница?
Я дернулся, пытаясь вырваться из его рук, но толстые пальцы цепко сжимали мое горло. После нескольких секунд безуспешного сопротивления, я вновь потерял сознание.
Когда я снова открыл глаза, часы над камином показывали тридцать пять минут первого. В комнате было тихо и спокойно. От настольной лампы лился мягкий, расслабляющий свет. Не поворачивая головы, я осмотрел комнату.
Под лампой с толстой сигарой во рту сидел Паркер, читая книгу. К моему большому удивлению, оказывается, он умел читать. На столе, возле его локтя, лежала кожаная дубинка с набалдашником. Германа в комнате не было. Я ничем не выдал, что пришел в себя. У меня сложилось впечатление, что, обнаружив это, теперь уже Паркер примется обрабатывать меня. Шея моя болела, словно на нее обрушился небоскреб. Кровь все еще шла у меня из носа. Я чувствовал себя свежим и бодрым, как десятидневный труп. Услышав, как скрипнула дверь, я притворился мертвым и, закрыв глаза, застыл, как манекен в витрине.
Я узнал ее запах, когда она прошла мимо меня. Веда подошла к Паркеру.
— Тебе здесь нечего делать, — резко бросил он. — Что тебе нужно? Давным-давно пора спать.
— Он что-нибудь сказал?
— Еще нет, но скажет. Будь уверена!
Он утверждал это слишком уверенно. Слишком!
— Он до сих пор без сознания?
— Не знаю, да это меня и не интересует. Иди спать.
Опять ее шаги направились в мою сторону. Она переодела белое платье и снова была в желтых брюках. Я взглянул на нее: она была бледна, а глаза лихорадочно блестели. На мгновение наши взгляды встретились, и она тут же отвернулась.
