– Маттео… – хриплю я, разминая пальцами шею.
– Да? – вздыхает он.
– Что такое шампунь?
Честное слово, лучше лишний раз побывать в мясницкой у Микки, чем покорно выслушивать дурацкие поучения. Ваятель меня хоть боялся.
* * *
Наутро явился Танцор и с ходу начал грузить:
– Запомни: ты происходишь из захудалого рода с дальних астероидных поясов. Вся семья скоро погибнет при крушении корабля, и, как единственный выживший, ты унаследуешь их долги и малоизвестное, но гордое имя. Гай Андромедус – так теперь тебя зовут.
– Что за хрень? – кривлюсь я. – Не пойдет. Родился Дэрроу и помру Дэрроу.
Танцор чешет в затылке:
– Дэрроу… слишком редкое для них имя.
– Вы отняли у меня волосы отца и глаза матери, но имя, с которым родился, я не отдам!
– Мне больше нравилось, когда ты не вел себя как золотой, – ворчит Танцор.
* * *
– Главное в трапезе аурея – вкушать пищу не спеша! – провозглашает розовый. Мы с Маттео сидим за столом в пентхаусе, где Танцор впервые показал мне настоящий мир. – Тебе придется участвовать во множестве роскошных пиров с переменами блюд. Основных всего семь: закуски, суп, рыба, мясо, салат, десерт и напитки. – Маттео придвигает к себе поднос, уставленный посудой, и начинает объяснять, как пользоваться разными столовыми приборами. – Если во время еды захочется в туалет, терпи! Аурею не пристало быть рабом собственного тела.
Я разражаюсь хохотом:
– Выходит, эти наманикюренные шишки и в сортир сбегать не могут? А уж если срут, то небось одним чистым золотом…
Получаю по щекам перчаткой.
– Соскучился по аленькому, патриций? – язвительно шипит Маттео. – Только сморозь что-нибудь этакое в их присутствии, и тебе мигом напомнят, какого цвета ты внутри. Манеры и самоконтроль! Пока у тебя нет ни того ни другого… – Он укоризненно качает головой. – Итак, повторим. Для чего вот эта вилка?
Так и тянет посоветовать поковырять ею в заднице, но… Тяжело вздохнув, отвечаю:
– Для рыбы, но только если в ней кости.
– Сколько рыбы ты съешь с тарелки?
– Всю съем, – ляпаю, не подумав.
– Нет! – стонет Маттео, хватаясь за волосы. – Ты что, совсем не слушаешь? Итак, еще раз: есть золото, бронза и эльфы… Ну?
– «Эльфы плохо владеют собой, – припоминаю я, – пользуются всеми благами высокого положения, но палец о палец не ударят, чтобы их заслужить. Их жизнь проходит в погоне за наслаждениями…» Точняк?
– Что еще за «точняк»? – морщится Маттео. – Теперь – какое качество в первую очередь отличает золотого? Настоящего аурея!
– Совершенство.
– А точнее?
Я цежу слова ледяным голосом, копируя рафинированный выговор аристократов:
– Прежде всего контроль, патриций. Самоконтроль. «Можешь предаваться порокам, но лишь до тех пор, пока они не имеют власти над тобой. Владеть собой необходимо всегда и во всем. Даже когда ешь рыбу, оставь малую часть на тарелке, чтобы наслаждение вкусом не одержало верх над сдержанностью и не сделало тебя рабом твоего желудка».
– Все-таки слушаешь иногда.
На следующий день Танцор застает меня в пентхаусе перед голографическим зеркалом. Старательно произношу слова, следя за движениями языка и губ. Новые зубы крупнее старых и изрядно мешают. Несмотря на прошедшие месяцы, новое тело продолжает сопротивляться… К тому же эти долбаные ауреи что ни скажут – все через жопу, хрен скопируешь! В зеркале хоть видно, что я один из них, не так противно надувать щеки.
– Не напирай на «р», – советует Танцор. Уселся за спиной и терпеливо ждет, пока я закончу читать с планшета. – Помягче, не так раскатисто. Представь, что у тебя каша во рту… а «л», наоборот, потверже.
Дым от его сигареты напоминает о доме, но перед глазами стоит лицо Нерона Августуса – спокойное, со снисходительной ухмылкой.
– И это все, что вы можете? – надменно произношу я в зеркало.
– Прекрасно! – Танцор зябко передергивает плечами и аплодирует, хлопая здоровой рукой по коленке.
– Скоро эта хрень мне во сне будет сниться, – с отвращением говорю я.
– Вот и славненько, только за выражениями следи, – грозит пальцем Танцор, – чтобы больше никакой «хрени».
Яростно скалюсь в ответ:
– Если сам себя повстречаю на улице, тут же возненавижу. Возьму тесак и расхерачу от очка до сосалки, а потом подвешу над костром коптиться. Эо стошнит от одного взгляда на меня!
Танцор хохочет, потом горестно вздыхает:
– До чего же ты еще сопливый! Все забываю, сколько тебе лет. – Достает флягу, делает глоток и бросает мне.
Хмыкаю, прежде чем отхлебнуть.
– В последний раз дядька Нэрол мне туда что-то подсыпал… Ты вспомни, где я рос. Я уже не молод.
– Да я не в обиду, Дэрроу. Вроде знаешь, что делаешь и зачем, но потом вдруг теряешь перспективу и начинаешь себя осуждать. Вот сейчас глядишь на свою золотую рожу, и тебя тошнит, точняк?
– Точняк. – Снова прикладываюсь к фляге.
– Пойми, Дэрроу, ты ведь только играешь роль! – Танцор сгибает палец, и из перстня выскакивает короткое кривое лезвие. Я понимаю, что это не угроза, не то мигом бы вколотил самому в глотку. Он берет меня за палец и делает надрез. Выступает капля крови. Красная. – Помни, кто ты на самом деле!
Сосу палец, вздыхаю:
– Пахнет домом… Мать варила кровяной суп со змеиным мясом. Получалось неплохо.
– Туда макаешь лепешку и посыпаешь сушеными цветами бамии… – кивает Танцор.
– А ты откуда знаешь?
– Моя варила такой же на праздник лавров. Только мы вечно их просирали Гамме.
– Ну, за Гамму! – смеюсь я, поднимая флягу.
Танцор молча разглядывает меня, потом вдруг мрачнеет:
– Завтра Маттео начнет учить тебя танцам.
– Честно говоря, думал, учить меня будешь ты.
Он огорченно хлопает себя по ноге:
– Давненько я не танцевал… А ведь первым считался в поселке. Летал, как ветерок в пустой штольне. Проходчики всегда лучшие танцоры. Я работал проходчиком несколько лет.
– Я так и понял.
– Правда?
Киваю на шрамы у него на шее:
– Только проходчика змеи могут столько раз укусить, забойщику сразу другие помогут. Меня тоже кусали, но мне хоть на пользу пошло, сердце увеличилось.
Танцор кивает, задумавшись:
– Угодил прямо в гадючье гнездо, когда спускался чинить узел. Они прятались в трубопроводе, я и не заметил. Самые опасные.
– Малышня.
