Дыхание перехватывает, тело сжимается в судороге вокруг клинка. Мы стоим почти вплотную, я ощущаю запах его волос и пота, так же как когда он, бывало, обнимал меня, называя братом.
Из груди рвется стон, переходящий в почти собачий скулеж.
Пульсирующая боль разрастается внутри, как черная дыра, становится непереносимой. Отчаянно хватаю ртом воздух, содрогаясь всем телом и зажимая руками рану. Шатаюсь, падаю навзничь. Кассий ушел, вокруг меня и во мне только боль и страх. Ужас смерти, ощущение конца еще хуже, чем боль. Истекая кровью, слезами и слюной, корчусь в ледяной грязи. Мыслей больше нет, обезумевшее тело берет верх, предает меня.
Я больше не мужчина, я младенец. Боль пожирает меня. О боги, дайте мне скорее умереть!
Кровь толчками уходит прочь, а вместе с ней и все остальное: надежды Танцора, жертва отца, мечта Эо. Стылая черная грязь, и холод, и пелена боли, застилающая глаза, – вот и все, что осталось. Боги, верните меня домой! Моя Эо, где она? Я хочу к ней. Что за сюрприз она мне готовила? Ее сестра не сказала, теперь так и не узнаю… зато знаю, что такое боль. Все знания – ничто по сравнению с этим… Сделайте меня снова рабом, дайте умереть, только избавьте от этой пытки. Эо, где ты? Дайте мне увидеть Эо!
Часть IV
Жнец
Старики из Ликоса говорят, что при укусе рудничной гадюки яд из ранки нужно высосать весь, иначе в тебе останется зло, но сдается мне, что дядька Нэрол тогда нарочно оставил во мне частицу яда.
34
Северные леса
Боль.
Тьма, ощущение тесноты.
Больно даже во сне.
Пожар во всем теле, адское пламя в животе.
Просыпаюсь, кричу… Ласковая рука гладит меня по лицу.
Здесь кто-то есть.
Эо? Пытаюсь приподняться, шепчу ее имя, протягиваю руку, пачкая грязью ангельское лицо. Эо пришла отвести меня в долину снов. Теперь у нее золотые волосы – я всегда думал, что она могла бы быть золотой, с крыльями на руках вместо грубых алых знаков. Смерть забрала их.
Холодно, дождь и снег, но я мечусь в жару и истекаю потом. Трясусь в ознобе, сжимая в кулаке кусок алой ткани – старую головную повязку. Нежные руки укутывают меня, смывают черную жижу с моих волос, гладят по лбу. Эо, я люблю ее. Слышу голос – с кем она разговаривает, сама с собой? Сколько мне осталось жить? Может, я уже умер? Где же долина? Кругом один туман… нет, вот кусочек неба, корявые ветви огромного дерева.
Боль, озноб, кровь и пот. Гори в аду, Кассий! Я был твоим другом. Да, убил твоего брата, но мне не дали выбора, а у тебя выбор был. Надменная мразь, ненавижу! Ты такой же, как Августус. Вижу, как вы вместе накидываете Эо петлю на шею, смотрите на меня, издеваетесь… Ненавижу Антонию, ненавижу Фичнера, Титуса… Ненавижу! Жар ненависти пышет из меня, брызгает струйками пота. Шакал… кураторы… ненавижу всех! И себя тоже – за все, что делал… для чего? Чтобы победить в игре, придуманной теми, кому на меня наплевать. Даже Эо никогда не придет посмотреть, что я сделал ради нее. Эо… она умерла.
Умерла.
Просыпаюсь. Боль никуда не ушла, так же режет ножом, но жара больше нет. Лежу у выхода из пещеры, рядом дотлевающий костер, возле него – спящая девушка, укутанная в меха. В дымном сумраке видно, как она дышит. Золотые волосы взлохмачены. Это не Эо. Мустанг. Виргиния.
К горлу подступают слезы. Я хочу к Эо, почему мне нельзя? Почему она не может ожить на самом деле? Верните Эо, зачем мне эта чужая девушка? Сердце давит и болит, это даже хуже, чем боль от раны. Она умерла, и ничего больше не исправить. Я ничего не могу. Даже в паршивой игре выиграть не смог. Не победил Кассия, что уж думать о Шакале. Когда-то я был лучшим проходчиком, а теперь никто. Мир слишком огромный и холодный, а я в нем – пылинка. Этот мир давно забыл об Эо, о ее жертве. Ничего больше не осталось. Ничего.
Снова проваливаюсь в сон.
Когда просыпаюсь, Мустанг уже сидит у огня. Знает, что я не сплю, но не мешает притворяться. Лежу с закрытыми глазами и слушаю, как она тихонько напевает себе под нос. Знакомая песня, та самая, что преследует меня в ночных видениях. Эхо моей погибшей любви, песня той, которую они зовут Персефоной, – моей Эо. Эхо ее мечты, звучащее в мире золотых…
Слезы снова душат меня. Боги дают жизнь после смерти, может, оно и в самом деле так. Моя жена умерла, но в этих печальных звуках осталась часть ее души.
Я заговариваю с Виргинией только на следующее утро:
– Откуда ты знаешь эту песню?
– Слышала по телику. Ее пела одна девочка, приятная мелодия, успокаивает.
– Она такая грустная.
– В жизни вообще мало веселья.
Оказывается, я провалялся без сознания почти месяц. Давно наступила зима. Кассий стал примасом, с Цереры сняли осаду, в лесу иногда появляются разведчики Юпитера, который воюет с Марсом здесь, на севере. Река замерзла, и теперь ничто не мешает им совершать набеги друг на друга. Стервятники покинули свои гнезда в ущельях, голодные волки воют по ночам, с юга летят тучи ворон. Больше Мустанг ничего не знает и в ответ на мои нетерпеливые вопросы лишь разводит руками:
– Я была слишком занята, не давая тебе умереть.
У меня в ногах лежит завернутый в одеяло штандарт Минервы. Виргиния – последняя из братства, кто остался на свободе, и меня она не стала делать рабом.
– Рабы быстро тупеют, а от тебя и так толку мало, – усмехается она.
Проходит несколько дней, прежде чем я вновь могу ходить. Ну и где же теперь эти замечательные роботы-санитары? Наверное, лечат тех, кто кураторам больше нравится. Остальным хрен с маслом, и Руки примаса им не видать, будь у них хоть сотня заветных баллов. Теперь понятно, что выиграет Шакал, уж слишком рьяно ему расчищают путь.
* * *
День за днем бродим по лесу, проваливаясь в глубокие сугробы. Тело слушается плохо, однако силы понемногу возвращаются. Помогло лекарство, которое моя спасительница нашла под кустом на видном месте. Кто-то из кураторов еще жалеет меня. Один раз замечаем оленя. Я хватаю лук, но никак не могу натянуть его, живот тут же взрывается болью. Пускаю стрелу наудачу, но ужинать в этот день приходится остатками вчерашнего кролика. Есть мне тоже пока трудно, желудок слишком слаб. Нет посуды, не в чем кипятить воду, хорошо хоть близко есть не промерзший еще до дна ручеек.
– Надо было сразу убить Кассия или отослать подальше, – говорит Виргиния.
– Я думал, ты благороднее, – хмыкаю я, сдирая шкуру с пойманного в силки кролика.
– Я люблю выигрывать, – усмехается она, – это наша семейная черта. Жульничать можно, и не нарушая правил. Например, тебе добавляют балл каждый раз, когда вернешь себе потерянный штандарт. Мне удалось подстроить пропажу несколько раз и стать примасом за неделю.
– Ловко… Я заметил, твои люди любят тебя.
