Там все просто и примитивно: эволюция от анархии к порядку. Планомерно расширяешь контроль, копишь власть, строишь иерархию и поддерживаешь ее, в конечном счете воспроизводя устройство самого Сообщества, которое должно служить образцом для всех. Теория Виргинии подвергает сомнению его идеалы, показывает слабые места этого признанного венца эволюции.
Если удастся привлечь рабов на свою сторону, армия станет совсем другой и гораздо сильнее. Насколько лучше работали бы шахтеры Ликоса, знай они, что имеют реальные шансы завоевать лавры? Точно так же капитан звездного крейсера добьется большего, если сможет больше полагаться на свою команду синих.
Внезапная мысль пронизывает меня, словно электрический разряд.
Стратегия Виргинии – это путь к воплощению мечты Эо!
– Почему ты сама не попробовала обкатать свою идею на рабах?
– Я пробовала.
Больше мы на эту тему не разговариваем, а наутро Виргинию начинает донимать кашель. С каждым днем ей становится все хуже. Я варю ей бульон с травами в котелке, сделанном из найденного в лесу шлема, но ничего не помогает. Глаза ее ввалились, она едва дышит с хрипом и бульканьем. Я не знаю, что делать. Каждое утро хожу на охоту, но голодные волки прогнали из леса почти всю дичь, и редко удается добыть хотя бы кролика. В моих силах лишь держать больную в тепле и молиться, чтобы кураторы прислали робота. Они знают, где мы, они всегда все знают.
Неделю спустя набредаю в лесу на отпечатки сапог. Судя по всему, здесь прошли двое. Следы приводят к пустому лагерю, в костре еще тлеют угольки, рядом валяются обглоданные кости. Лошадей здесь не было, так что, видимо, это не разведчики, а клятвопреступники, беглые рабы, которых после училища ждет судьба изгоя. Теперь таких много шатается по лесам.
Долго петляю по следам, потом тревожусь, начиная узнавать знакомые места, несмотря на темноту. Пускаюсь бегом, вот и наша пещера, оттуда доносятся голоса и смех. Дрожащими от волнения пальцами накладываю стрелу. Опускаюсь на колени, чтобы перевести дух и успокоить разнывшуюся рану, но медлить нельзя – неужели они схватили Виргинию?
Замерзшая оленья шкура, заваленная снаружи снегом, надежно закрывает меня от взглядов изнутри. Через щели и дымоход, который мы прорубали в камне целый день, сочится дым. Перед пылающим костерком сидят двое грязных оборванцев, доедают остатки нашего мяса и пьют нашу воду. Волосы жирные, всклокоченные, лица закопченные и прыщавые – а ведь когда-то, наверное, эти мальчишки выглядели не хуже других золотых курсантов. Один из грабителей сидит у Виргинии на груди, стянув с нее одеяло. Девушка, спасшая мне жизнь, лежит полураздетая с заткнутым ртом и трясется в ознобе. Другой жадно ее разглядывает и гладит, на шее у него свежий след от укуса. На углях разогреваются ножи, – очевидно, их готовят для наказания непокорной пленницы.
Меня охватывает первобытная звериная ярость. До сих пор мне и в голову не пришло бы, что я способен на подобные чувства из-за этой девушки. Стиснув зубы, вижу, как грязная рука бродяги ползет вверх по ее бедру.
Первому я попал в колено. Он воет от боли, валясь на землю, другой тянется за ножом, но тоже получает стрелу. В плечо, а не в глаз, не было времени как следует прицелиться. Врываюсь в пещеру с ножом в руке, готовый прикончить обоих, и лишь умоляющий взгляд Виргинии останавливает меня.
– Дэрроу! – шепчет она дрожащими губами.
Даже совсем ослабевшая от болезни, она прекрасна, эта маленькая ясноглазая девчонка, вернувшая меня к жизни и хранящая песню Эо в своей душе. Меня трясет от гнева. Опоздай я на десять минут – и не простил бы себе этого никогда. Еще одна смерть на моей совести меня доконала бы. Тем более смерть Виргинии.
– Дэрроу, не убивай, – просит она тихо.
Таким же шепотом Эо признавалась мне в любви. Я не в силах выговорить ни слова, гнев душит меня, голос девушки проникает в самое сердце. С яростной гримасой на лице я выволакиваю грабителей наружу за волосы и избиваю ногами, пока хватает сил. Потом возвращаюсь в пещеру и помогаю Виргинии одеться и выйти, оставив их стонать в снегу. Окутывая мехами ее хрупкие плечи, поражаюсь, как она исхудала.
– Нож или мороз? – с трудом выговаривает она сквозь кашель, обращаясь к пленникам. В руках у нее раскаленные в костре ножи.
Отпускать их нельзя, это ясно. При первой возможности они нам перережут горло во сне. От ран они не умрут, санитарные роботы всегда наготове, если, конечно, клятвопреступникам положена помощь.
Они выбирают мороз.
Я рад, ножи Виргинии не по нраву.
Привязываю обоих к дереву на опушке леса и развожу поблизости сигнальный костер, чтобы их скорее нашло какое-нибудь братство. Виргиния присматривает за мной, хотя едва может ходить. Не верит, что я их не убью, и правильно делает.
Ночью, когда она заснула, я тихонько встал, чтобы завершить дело. Если разведчики Юпитера или Марса найдут их, то узнают и про наше убежище.
– Не надо, Дэрроу! – слышу за спиной. Поворачиваюсь – Виргиния выглядывает из-под одеяла.
Пожимаю плечами:
– Тогда нам придется уходить, а ты больна… И можешь умереть.
Здесь, в пещере, по крайней мере, тепло.
– Уйдем утром, – кивает она. – Я крепче, чем кажется.
Так бывает, но на этот раз все наоборот.
Под утро я проснулся и почувствовал ее рядом – подобралась мне под бок, прижалась и дрожит, словно лист на ветру. Едва дышит, на щеках запеклась соль. Вдыхаю запах золотых волос. Ах, если бы здесь лежала Эо! С тяжелым сердцем обнимаю девушку, но эта тяжесть из прошлого. Виргиния для меня – словно весна, идущая на смену долгой зиме.
Поутру, встав и собравшись, уходим в самую глухую чащу. Там строим укрытие под скалой из поваленных деревьев и глыб спаянного морозом снега. Что случилось дальше с теми двумя подонками, мы так никогда и не узнали.
Виргиния никак не может заснуть, все кашляет, лоб у нее обжигающе горячий. Когда затихает, прижавшись ко мне спиной, я целую ее в затылок, очень осторожно, чтобы не разбудить, хотя втайне очень хочется, чтобы она почувствовала. Тихонько напеваю песню Персефоны.
– Как жаль, я совсем не помню слов, – шепчет вдруг Виргиния.
Голос у меня стал грубый и хриплый, петь не приходилось со времен Ликоса, но после нескольких неудачных попыток мелодия начинает складываться.
Слушай и помни, как таял сон,
Солнечный жар и колосьев стон,
Танец кружился и песнь текла
О битве добра и зла.
Помни, сын мой, как грянул ад,
Листьев пожар и осенний хлад,
Танец кружился, и песнь звала,
И алая кровь текла.
Слышишь, косит в долине жнец,
Косит жнец, косит жнец,
Песней зовет из долины жнец
И зимняя стонет мгла.
Дочь моя, помни зимы приход.
