— Кошка здесь, Брайан. Она у тебя на плече сидит.
Тэйт покосился на Кэрни, потом на собственное плечо. Казалось, он не видит белой кошечки, которая восседала там, мурлыча, и месила лапками ткань парки. Он покачал головой.
— Нет, — ответил он жалобно. — Она ушла.
Анна уставилась на Тэйта, потом перевела взгляд на кошку, потом снова на Тэйта.
— С меня хватит, — сказала она. — Если никто не против, я такси вызову.
— Отсюда нельзя позвонить, — объяснил ей Тэйт, словно ребенку. — Это клетка. — И прошептал: — Я понятия не имел, что Бет все это так напрягало.
Кэрни коснулся его плеча:
— Брайан, а зачем тебе клетка? Что произошло на самом деле?
Тэйт начал плакать.
— Не знаю, — сказал он.
— Зачем тебе клетка? — настаивал Кэрни. Вынудил Тэйта повернуться к себе лицом. — Боишься, как бы сюда что-нибудь не проникло?
Тэйт утер глаза.
— Нет, я опасаюсь, как бы отсюда что-нибудь не выбралось, — ответил он.
Вздрогнув, он как-то чудаковато встал вполоборота к Кэрни и поднял руку, застегнув парку на шее; по ходу дела он оказался лицом к лицу с Анной. И дернулся, будто забыл о ней и перепугался ее присутствия.
— Мне холодно, — прошептал он. Пошарив рукой за спиной, он подтянул к себе стул и осел на него. Белая кошка все это время грациозно сохраняла равновесие на его плече, продолжая мурлыкать.
Тэйт глянул на Кэрни и сказал:
— Мне все время холодно.
Помолчав мгновение, он проговорил:
— Меня тут на самом деле нет. Никого из нас тут нет.
Слезы катились по глубоким складкам у его губ.
— Майкл, тут никого из нас вообще нет.
Кэрни быстро шагнул вперед и, прежде чем Тэйт успел среагировать, сорвал капюшон парки с его головы. Безжалостный флуоресцентный свет упал на лицо Тэйта, обросшее щетиной, истощенное, постаревшее; вокруг глаз видны были глубокие морщины, словно он работал без очков, щурясь, или плакал ночь напролет. Кэрни подумал, что, наверное, справедливы обе версии. Сами глаза были водянистые, с бледно-голубыми радужками, капилляры местами полопались. Ничего странного, вот только из внутренних уголков непрерывными ручейками текли слезы. Слишком обильные, чтобы списать это на Тэйтово горе. Каждая слеза состояла из точно идентичных ей по форме слезинок, а те — из слезинок поменьше. В каждой слезинке проступало крохотное изображение. «Как далеко вниз ни уходи, — подумалось Кэрни, — оно всегда там будет». Поначалу он подумал, что это его собственное отражение. Когда же увидел, что это в действительности такое, то отшатнулся, схватил Анну за плечо и поволок из комнаты. Она сопротивлялась, отталкивала его руками и сумкой, в ужасе глядя на Брайана Тэйта и то, что с ним происходило.
— Нет, — урезонивающе сказала она. — Нет. Послушай, надо ему помочь.
— Господи, Анна! Бежим!
Белая кошка тоже плакала. Под взглядом Кэрни она изогнула шею, повернула к нему тощую мордочку дикарки, и слезы светлячками рассыпались по комнате. Они текли и текли, пока сама кошка не истаяла и не стекла с плеча Брайана Тэйта на пол медленной лужицей сверкающей жидкости, а сам Тэйт в это время раскачивался на стуле взад-вперед, бормоча что-то вроде:
— Эрр… эрр… эрр…
Он тоже начал таять.
* * *
Часом позже они сидели в пикаперском баре на Олд-Комптон-стрит, возле Кембридж-серкус; из открытых в центре Лондона заведений это было освещено ярче всех. Не слишком просторное, но, по крайней мере, далекое от бесконечных холодных пригородов с их основательными, благопристойными брокерскими домами в окружении лавров и рододендронов, с единственным светящимся окошком в каждом здании. В баре подавали еду, преимущественно тапас, и Кэрни предложил Анне перекусить, но та лишь заглянула в меню и, вздрогнув, отказалась. Оба помалкивали, сидели и смотрели на улицу, наслаждаясь теплом, музыкой и человеческим обществом. В Сохо еще бурлила ночная жизнь. Парочки, в основном гомики, проносились мимо, держа друг друга за руки, смеялись и болтали. В том, чтобы сидеть, старательно удерживая стакан в равновесии обеими руками, и наблюдать за ними, было нечто теплое и человеческое.
Наконец Анна допила свой коктейль и сказала:
— Я не хочу знать, что там случилось.
Кэрни пожал плечами.
— Не уверен, что там в действительности что-то случилось, — солгал он. — Мне кажется, это была какая-то иллюзия.
— Что нам делать?
Кэрни ждал этого вопроса. Отыскав внешний жесткий диск Тэйта, он на миг задержал его в руке, затем положил на стол между ними и оставил лежать; стильный футлярчик не крупнее пачки сигарет мягко поблескивал под разноцветными лампами. «Титан отлично смотрится, — подумал он. — Сейчас этот металл популярен».
Он сказал:
— Возьми это. Если я не вернусь, передашь в «Сони». Скажи, что это от Тэйта и что они знают, как с этой штукой поступить.
— Но оно же там, — возразила она. — Оно там, внутри.
— Не думаю, что дело в данных, — ответил Кэрни. — Тэйт, полагаю, ошибался на этот счет. Думаю, что ему нужен я, и, скорее всего, это та самая тварь, которая все время меня домогалась. Она просто нашла новый способ со мной пообщаться.
Она покачала головой и отправила футляр ему обратно через стол.
— Я все равно не позволю тебе уйти, — сказала она. — Куда ты пойдешь? Что ты собираешься делать?
Кэрни с улыбкой поцеловал ее.
— Кое-что я еще могу испробовать, — успокоил он ее. — Это я приберегал напоследок.
— Но…
Он отставил стул и поднялся.
— Анна, мне по силам выбраться из этой передряги. Ты мне поможешь? — Она открыла было рот для ответа, но он коснулся пальцами ее губ. — Ты бы не могла просто отправиться домой и спрятать там эту вещь, пока я не вернусь? Пожалуйста. Я утром вернусь, обещаю.
Она подняла на него взгляд светлых упрямых глаз, потом снова отвернулась. Протянула руку в сторону, потрогала жесткий диск и быстро спрятала в карман плаща. Покачала головой, словно, испытав все средства, теперь решилась предоставить Кэрни своей судьбе.
— Ладно, — проговорила она. — Если ты этого хочешь.
Кэрни испытал неимоверное облегчение.
Он вышел из бара, взял такси в Хитроу и забронировал билет на первый попавшийся рейс до Нью-Йорка.
Поздней ночью в аэропорту было тихо и малолюдно. Кэрни сел в пустом ряду кресел зала ожидания, зевая и глядя через толстое стекло на огромные стабилизаторы маневрирующих самолетов. Пока ночь сменялась рассветом, он то и дело в компульсивном порыве подбрасывал кости Шрэндер. На соседнее сиденье он примостил сумку. Он собирался улететь в Америку не потому, что ему туда хотелось, а потому, что так выпали кости. Он понятия не имел, что делать по прилете. Он так и видел себя за рулем машины в центральных землях Америки, над картой формата A3 в полутьме или у окна поезда, словно персонаж книг Ричарда Форда,
[49]
чья жизнь давно уже приземлилась на невезучую сторону и не может взлететь, придавленная своей тяжестью. Все его планы провалились. Неотступная внутренняя паника иссушила их много лет назад. То, что сейчас происходило, было ему внове. Он чувствовал: близится кульминация. Он снова ударится в бега, и на этот раз его, вероятно, поймают; а возможно, повезет выяснить, зачем была нужна вся эта жизнь. Во всем остальном он Анне солгал. И наверное, она этого ожидала, потому что в пять часов утра обняла его со спины, поцеловала и накрыла его руки тонкими ладошками, помешав подбросить кости в очередной раз.
