— Искры. Везде искры…
* * *
В половине шестого утра Анна Кэрни проснулась и обнаружила, что осталась одна. Огонь в очаге погас, домик на пляже остыл. Телевизор, все еще включенный на канале Си-эн-эн, продолжал что-то бормотать под ленту картинок текущих событий: война на Ближнем Востоке, нарушение прав человека на Дальнем Востоке, в Африке и Албании. Война и угнетение повсюду. Она потерла руками лицо, потом, нагая и продрогшая, поднялась и стала в некотором удивлении собирать разбросанное повсюду нижнее белье. «Надо же, я наконец добилась своего», — подумала она, хотя события той ночи помнились смутно.
— Майкл? — позвала она. В домике была только одна дверь наружу, и ее Майкл оставил распахнутой, так что на порог задувало белый песок.
— Майкл? — Она натянула джинсы и свитер.
На пляже было уже совсем светло, воздух приятно бодрил. Моевки носились низко над волнами, выхватывая что-то из принесенного морем хлама. В дюнах Анна наткнулась на придавленный участок тростника, длинный и неглубокий, провонявший какой-то химией; ей показалось, что ночью сюда сел какой-то крупный объект. Она оглядела Пляж Чудовища. Больше никаких следов.
— Майкл? — позвала она.
Лишь крики чаек были ей ответом.
Она обхватила себя руками, зябко содрогнувшись на океанском ветру, и побрела обратно в дом, где приготовила себе завтрак из яичницы с сосисками и жадно сжевала его.
— Я такой зверски голодной себя не помню, — сказала она собственному отражению в зеркале ванной, — с тех пор, как… — Но ей нечего было добавить: с таких давних пор, что она забыла.
Она прождала его три дня. Гуляла по дюнам, ездила в Бостон, убрала коттедж сверху донизу. Ела. Бо́льшую часть времени просто сидела в кресле, поджав ноги под себя и слушая, как стучит в окно предвечерний дождь; вспоминала все, что могла, о Кэрни. То и дело включала телевизор, но так же быстро выключала, задумчиво глядя в пустой экран и стараясь представить события той ночи.
Утром третьего дня она стояла на пороге, слушая крики летавших над пляжем чаек.
— Теперь ты не вернешься, — проговорила она и вернулась внутрь упаковывать вещи.
— Я буду по тебе скучать, — сказала она. — Честное слово.
Она отключила от лэптопа Кэрни футляр с жестким диском и спрятала его в чемоданчик под одеждой. Затем, подумав, что флуороскопическое сканирование в аэропорту может повредить диску, переложила в сумочку. Надо будет спросить на регистрации. Ей нечего скрывать, и ей наверняка позволят пронести диск. По возвращении надо будет отыскать Брайана Тэйта; что бы там с ним ни стряслось, он, вероятно, сумеет продолжить дело Майкла. Если же нет, придется связаться с кем-то из «Сони».
Она закрыла входную дверь и перенесла багаж в «БМВ». Последний взгляд на дюны. Там, на возвышенности, когда у нее от ветра захватило дух, ей четко представился Майкл кембриджских времен, двадцати лет от роду, с искренним изумлением говорящий: «Информация может быть вещественной. Ты себе только представь, а?»
Она громко засмеялась.
— Ох, Майкл, Майкл! — произнесла она.
29
Операционная
Теневые операторы слетались к Серии Мау со всех концов корабля. Выбирались из темных закутков обитаемой секции, в недрах которых, оплакивая Билли Анкера и его девушку, сплели себе временные непрочные сети, как пауки в складках старого занавеса. Перестали, прильнув к иллюминаторам, кусать костяшки тонких пальцев. Они явились с программных мостиков, вынырнули из справочных архивов, покинули груды аппаратуры, где, приникшие к умному пластику, становились неотличимы от двухнедельного слоя пыли в комнате ее отца. Поведение их изменилось, точно лик моря. Меж ними ширился слух, серебряными и прочими случайными вспышками посверкивали всплески данных.
Они говорили:
— Она что?..
Они говорили:
— Осмелимся ли мы?..
Они говорили:
— Она правда с ним уходит?
[66]
Серия Мау мгновение наблюдала за ними, чувствуя космическое одиночество. Затем велела:
— Вырастите мне культиварку, которую всегда так настойчиво предлагали.
Теневые операторы ушам своим не поверили. Они вырастили культиварку в баке, идентичном баку самой Серии Мау, взяв образец протеомы по рецепту закройщика, кастомизировав его неограническими субстратами и кодами — ни человеческими, ни машинными; нарастив чужацкую ДНК и оживив математику. Они высушили творение рук своих и критически осмотрели его.
— Ты будешь выглядеть превосходно, милая, — сообщили они ей. — Вот только бы свои прекрасные синие глазки протерла после сна. Прекрасные, о да.
Они отвели ее в каюту, где хранился пакет доктора Хэндса.
— Вот она, — сказали они. — Разве не красавица? Разве не очаровашка?
— Я бы спокойно обошлась без платья, — заметила Серия Мау.
— Но, милая, ей же нужно хоть что-то надеть.
Культиварка представляла ее саму в двенадцатилетнем возрасте. Они украсили бледные ручки спиральными жемчужными браслетами и облачили тело в роскошное, до пола, платье из льдисто-белого атласа, украшенное кремовыми кружевами и муслиновой оторочкой. Шлейф платья поддерживали идеально прекрасные ангелочки, парящие над полом. Культиварка робко поглядела в камеры по углам, прошептав:
— От чего отказалась, то вернулось.
— Я бы и без этого могла спокойно обойтись, — заметила Серия Мау.
— Но, милая, ей же нужно о чем-то говорить…
У нее не было времени на пререкания. Внезапно ее охватила жажда воплотиться.
— Введите меня, — приказала она.
Они загрузили ее в тело. Культиварка от этого потеряла психомоторный контроль и упала, ударившись о переборку.
— Ой! — прошептала она. Тело сползло по переборке, озадаченно разглядывая собственные руки.
— Это я? — спросила она. — Разве вы не хотели, чтоб я стала собой?
Существо оглядывало себя снова и снова, конвульсивно всхлипывая.
— Я не уверена, где я, — успело произнести оно, прежде чем содрогнуться снова и подняться на ноги Серией Мау Генлишер.
— А-ах, — прошептали теневые операторы, — как ты прекрасна!
Декоративная подсветка наполнила каюту жемчужным градиентом, и в трепещущем свете чувствовался триумфальный восторг; переоткрытые хоралы Яначека
[67]
и Филипа Гласса
[68]
зазвучали из воздуха. Серия Мау огляделась. Она чувствовала себя не более «живой», чем в баке. Чего она так боялась? Тела для нее не внове, да и потом, это тело никогда не служило вместилищем ее подлинной личности.
