Изумление на его лице сменилось странной тоской, а потом
каким-то озлобленно-трогательным выражением.
– Да так, ничего особенного, – сказал он, выключая плеер. –
Песня душевная. Плеер я заберу – мало ли, вдруг это вещдок. В протокол его
внесли, не помните?
– Внесли, – кивнул Костя. – Погодите, а что там за песня?
– Послушайте, – разрешил следователь.
Костя приложил к ушам «ракушки», и Лида уставилась на его
лицо. Она постепенно выходила из ступора и сейчас вдруг с неожиданной остротой
осознала, что видит на лице Кости ту же смену выражений, какую наблюдала только
что на лице следователя.
Странная ревность одолела ее. Что узнали эти мужчины о ее
мертвом брате – чего еще не знала она? Что за музыку слушал он? Раньше,
помнится, любил «Машину времени», «Энигму», «Бони-М» и Розенбаума, а еще
Чайковского любил, «Лебединое озеро» и Первый концерт для фортепьяно с
оркестром. Кого из них позвал Сережа, чтобы сопроводили его в последний путь?
– Может, послушаешь, Лида? – Костя протянул ей плеер.
Она взяла, прижала магнитофончик к себе – неужели его
заберут? Он потеряется там, в милиции, не исключено, его кто-нибудь присвоит, а
вообще-то его можно положить в могилу с Сережей. Мысль о грядущих похоронах
брата стала уж просто каким-то coup de grвce
[2] – контрольным выстрелом,
по-нынешнему выражаясь. Чувствуя, что если сейчас расплачется, то уж не сможет
остановиться, Лида с силой воткнула в уши «ракушки», с силой нажала на play.
Короткий проигрыш – и зазвучал женский голос, чуть
хрипловатый, словно бы сорванный, неровный, тревожный:
Кружится снег – зима пришла опять,
Закат в крови – и жизнь к закату мчится.
Теперь настало время вспоминать
Тебя, моя прекрасная волчица!
Настало время вспоминать теперь
Тебя, царица, в тысяче обличий.
Матерый волк, вожак, отважный зверь
Всегда считал тебя своей добычей.
И лебеди летели на восход,
И клекот ястребиный в небе таял,
И мчался по реке последний лед —
И я увел тебя из волчьей стаи.
Навеки отражен в глазах твоих,
Навеки опьянен тобой, волчица…
Мы обрели свободу для двоих
И поклялись навек не разлучиться.
Опять пришла зима белым-бела.
Я одинок в снегах земного круга.
Скажи, зачем судьба нас развела
Так далеко-далёко друг от друга?
С тех пор я навсегда в твоем плену.
Взошла луна. Снег под луной кружится.
И волчья стая воет на луну…
Я умираю, красная волчица!
20 декабря 2002 года
Лида продолжала нажимать на кнопку, словно боялась, что лифт
не послушается и поедет назад, к этому черному мрачному взгляду исподлобья, к
этому твердому рту и чуть подавшейся вперед в нетерпеливом ожидании фигуре
убийцы.
Мельком удивилась, что Лола не возмущается, почему это ей не
дали выйти из лифта. И вдруг заметила, что она тоже давит на кнопку – правда,
не пятого, а четвертого этажа.
«Что-то забыла?»
Спрашивать Лида не стала – боялась не справиться с голосом.
Да это и неважно было.
Четвертый этаж. Лола выскочила и, не простившись, не сказав
ни слова, побежала по коридору мимо череды дверей. Лида снова нажала на кнопку
с цифрой «пять», подумав при этом, что внизу на табло сейчас высветилась
четверка, и если убийца вздумает ее выслеживать, то искать будет именно на
четвертом этаже. Небось решил, что она поехала туда…
Лидино воображение, подстегнутое страхом, вышло из-под
контроля. Сейчас ей казалось возможным все самое невероятное: вот убийца
отшвыривает в сторону охранника, который пытается его остановить, и даже
выпускает в него пулю, то же делает с другим охранником, выбежавшим на шум из
подсобки, перескакивает через турникет – и кидается к лифту.
Нет, лифт надо еще вызвать и дождаться, это долго. Он
распахивает стеклянную дверь, ведущую на лестницу, и мчится через две, три
ступеньки, хватаясь за перила и швыряя тело вперед и вверх, так что движется
быстро, быстро, быстрее и не бывает… как пуля!
Пятый этаж! Лифт остановился, дверцы распахнулись. По
Лидиным расчетам, убийца был сейчас где-то на втором этаже, может быть,
приближался к третьему. Пока доберется до четвертого, пока обежит его, пока
удостоверится, что жертва ускользнула… У нее есть пара минут!
Выскочила из лифта и, бросив затравленный взгляд в сторону
стеклянной двери, ведущей на главную лестницу, побежала по периметру этажа,
приближаясь к обычной неприметной двери, над которой в былые времена светилась
надпись «Запасной выход», а потом лампочка перегорела, вкрутить новую руки ни у
кого не доходили годами, поэтому о том, что существует еще одна лестница, знали
только старожилы студии, ну и народ особо любопытный. Вроде Лиды Погодиной.
Лестница выводила не в вестибюль студии (хотя, если убийца
оттуда убежал, там, может быть, как раз безопасно, а ну как не убежал, а ну как
караулит по-прежнему?!), а во внутренний двор, где стояли гаражи и технические
постройки. Ворота этого двора были всегда заперты, однако Лида не сомневалась,
что как-нибудь выберется. Вроде бы в ангаре, где стояла громадная неуклюжая ПТС
(передвижная телевизионная станция), есть калитка, которая выходит на боковую
аллейку парка Пушкина. Лида уговорит дежурного ее отомкнуть, уговорит
непременно, но сначала надо туда добраться!
Она рванула дверь запасного выхода, выскочила на площадку и
кинулась вниз по ступенькам. И пробежала не меньше этажа, прежде чем расслышала
сквозь свое запаленное дыхание частую дробь чужих шагов.
Ноги подогнулись. Как она не подумала, что на четвертом этаже
тоже есть выход на эту же самую запасную лестницу! И там-то, над дверью,
кажется, табличка в порядке. Убийца обежал этаж и мигом смекнул, что жертва
попытается спастись через черный ход.
И теперь бежит вниз, чтобы отрезать ей путь к спасению!
