– А что толку? – угрюмо спросила Лида. – Все равно Сергей
получил пять лет в колонии.
– Конечно, пять, а что же вы хотели? – пожала плечами
Кларочка. – Там же не только предумышленное убийство, но еще и незаконное
ношение и применение оружия, если не ошибаюсь. Ведь могло быть десять лет
строгого режима с конфискацией имущества, что получалось по совокупности
наказаний и на чем настаивал прокурор. Тогда прокурором был Павлов Тихон
Константинович, а он человек старой закалки, да еще, говорили, с
Майданским-отцом вместе работал. Убитого с детства знал. Если бы Амнуэль не
постарался, дело бы для Погодина совсем худо бы кончилось. А так – ну что?
Наверное, если вел себя разумно, то вышел уже. Вышел?
Лида пожала плечами, не в силах говорить. Алена искоса
бросила на нее сочувственный взгляд и тоже промолчала.
– А скажите, Клара Федоровна, – пробормотала вдруг Лида. –
Вы сами понимаете, что приговор – это просто бумага, просто слова, из которых
можно только одно понять: встретились, поругались, Погодин убил Майданского… А
нельзя ли поговорить с человеком, который все это видел, слышал? Вы назвали
какую-то секретаршу, Таню Краснову…
– Ну, теперь уж она не Краснова, а… не соврать бы… –
Кларочка взяла со своего стола узкий длинный конверт, в котором было что-то
явно заграничное. – Эразюр ее фамилия, вот как. Вышла замуж за бельгийца,
теперь с ним в Брюсселе живет, а нас с праздничками поздравляет. Вот, на
Восьмое марта открытку присылала.
– Так, хорошо, а этот Амнуэль, адвокат, – он работает?
– Конечно, – закивала Кларочка, – слава богу. Прокурор-то,
Павлов, умер два года назад, ну а Маркуша, то есть Марк Соломонович, трудится,
дай бог ему здоровья. Вроде бы он прибаливает сейчас, дома сидит, а в
принципе-то еще ведет дела.
– Вы его хорошо знаете? – осторожно спросила Лида.
– Ну, я тут всех знаю! – усмехнулась Клара Федоровна. – А
что, встретиться с ним хотите?
– Да, – быстро сказала Лида. – Как вы думаете, это возможно?
– Наверное, почему ж нет? Думаю, он с удовольствием
согласится. Такие молоденькие да хорошенькие Марку Соломоновичу очень нравятся.
Между нами, у него третья жена, ей тридцать два года, а ему шестьдесят два.
Сыночка родил, Аркаше одиннадцать лет, он его Арчибальдом зовет. Маркуша еще
хоть куда: как джинсы в обтяжку наденет да как понесется по двору семимильными
шагами – у него ноги длинные-длинные, ну прямо циркуль, – так совсем, глядишь,
мальчишка, молодой человек. Хотите, я его вечером спрошу? Мы же с ним соседи.
Лида нерешительно кивнула.
– Спросите, спросите, – поддержала и Алена. – Скажите ему –
молодая, начинающая, очень талантливая писательница. А в следующий раз,
скажите, придет не очень молодая, давно начавшая, но тоже очень талантливая. Я
тоже хочу с этим вашей Маркушей познакомиться. Но сначала пусть Лида свои
вопросы решит, а потом уж я. Договорились?
И она снова уткнулась в свою папку.
Лида с трудом заставила себя сосредоточиться на последних
страницах приговора Сергея. Нового она ничего не узнала, никаких подробностей,
только многократное повторение того же, что уже прочла. И чем дольше она
читала, тем крепче становилось ее решение как можно скорей поговорить с
адвокатом брата.
29 декабря 2002 года
Ярослав снова глянул в зеркало. О, Лида уже готовится.
Лицо сосредоточенное, пальцы торопливо расплетают косу.
Его пальцы задрожали на рулевом колесе.
Нет, лучше на нее не смотреть. Вот же завис парень, а?
Интересно, она так ничего и не подозревает? До сих пор убеждена, что Ярослав
участвует в ее безумных играх исключительно от страха перед возможным
разоблачением в покушении на убийство этих двух ошибок природы, Ваньки Швеца и
того, другого, как его там?
Да ладно-ка, как выражаются в Нижнем Новгороде! Началось-то,
конечно, именно с ее вульгарного шантажа, но уже после похода к ее бывшему
мужу, перед которым Ярослав, кстати сказать, тоже выступил в роли вульгарного
шантажиста, отношение его к ситуации изменилось. Эта девчонка, в которой он
всем своим существом ощущал высокомерную, какую-то потустороннюю, почти
монашески-возвышенную чистоту (и это при том, что секс-эпил у нее был такой, у
Ярослава в ее присутствии волоски на руках вздыбливались, не то что все
прочее!), с удивительной готовностью собиралась окунуть руки в кровищу. Она не
объяснила «подельнику» никаких подробностей, вскользь бросила только, что эта
женщина, в кабинете которой он сегодня распылил две капсулы с полынным маслом,
погубила ее брата, который умер в какой-то там деревне Авдюшкино – вроде бы
находящейся где-то за Кстовом.
Ну что ж, Ярослав очень хорошо понимал, что такое месть за
близкого и дорогого человека. Бывает месть мгновенная, пылкая, неосторожная, а
бывает расчетливая и спокойная, изощренная. Именно так в свое время отомстил он
сам. Именно так пыталась отомстить и Лида.
Оказывается, они похожи… У него ведь ничего не дрожало в
душе весь тот год, пока он выслеживал Стаса Морокова, после статьи которого в
«Известиях» застрелился отец Ярослава, Максим Башилов, небрежно обвиненный
журналистом в разграблении государственных средств и фактическом провале
строительства Талканской ГЭС, которое он возглавлял. Случилось это еще в 86-м
году, Ярославу было тогда восемнадцать, и он в самом деле долго верил, что
произошел действительно несчастный случай, как это попытался обставить отец.
Проделал старший Башилов это и в самом деле очень ловко.
Якобы наткнулся на собственный самострел, поставленный на медведя-шатуна,
который той зимой шастал в окрестностях Талкана и отваживался даже подступать к
окраинным улицам поселка. Ярослав едва с ума не сошел тогда от горя; вдобавок
ко всему умерла от инфаркта мать, не перенеся этого кошмара: сначала публичного
оскорбления мужа, затем его страшной смерти. Ярослав, для которого Талкан был
родным домом, не уехал оттуда, а остался с бабушкой. Она заставила внука
учиться дальше после десятилетки – поступить на заочное отделение юрфака.
Однако когда Ярославу исполнилось двадцать и он уже вовсю работал в милиции
(для поступления на заочное отделение юрфака нужен был профессиональный стаж),
он получил письмо от старинного друга отца, жившего в Благовещенске. В письме
была краткая записка, что он-де исполняет последнюю просьбу Максима Башилова, а
также запечатанный конверт. На конверте значилось: «Сыну моему Ярославу
Башилову. Передать после моей смерти», – а внутри лежало последнее письмо отца
сыну.
