Максим Ярославович (внука назвали в честь деда, погибшего на
Курилах 25 августа 1945 года) признавался в том, что собирается покончить с
собой, потому что не может ни очистить свое имя от грязных и несправедливых
обвинений, ни жить с ними не может. Он не приводил в свою защиту никаких
доводов, как если бы заранее был уверен, что все проверки, происшедшие после
его смерти, докажут, что Максим Башилов не положил в свой карман ни копейки
государственных средств. Просто начавшееся строительство было признано
бесперспективным, финансирование постепенно прекратилось. Когда на партактиве
Башилов разругался с первым секретарем райкома партии, который даже не пытался
противостоять начавшемуся развалу строительства и махнул рукой на судьбы людей,
приехавших в Талкан со всех концов страны, тот затаил на дерзкого энергетика не
просто обиду, а мстительную ненависть. Вскоре, будучи по каким-то делам в
Благовещенске, областной столице, он познакомился с корреспондентом «Известий»
Мороковым и ничтоже сумняшеся выдал свою версию событий в Талкане,
расквитавшись со своим противником по полной программе. А Морокову и в голову
не пришло что-то проверить: эффектность материала совершенно затуманила ему
голову. В то время борьба за экологию вдруг стала очень модной, а строительство
Талканской ГЭС означало затопление огромных лесных массивов… И вот так все и
случилось: ГЭС закрыли, Башилов лежал в могиле, а страна стремительно катилась
к такому развалу, на фоне которого смерть какого-то человека с обостренным
чувством чести была совсем незаметной.
Однако этим человеком был отец Ярослава…
Поскольку парень успел поработать во внутренних органах, он
имел очень своеобразное понятие о справедливости. Именно эти годы в милиции
укрепили его в старинном убеждении сибирских и дальневосточных варнаков: «Тайга
– закон, медведь – хозяин». В тайге порядок устанавливает только тот, кто
сильней – и кто выстрелит первым. Поскольку клеветник-секретарь к тому времени
уже умер своей смертью, объектом мести Ярослава стал Мороков. Долгое время тот
был в заграничной командировке, в Германии. Ну а когда приехал на месяц в
отпуск в родные места, был в один душный весенний вечер убит пулей, которая
неведомо откуда прилетела в форточку.
Совершенно как в той песне: «Вот пуля прилетела – и ага…»
Со времени смерти Максима Башилова прошло уже четыре года –
никому и в голову не пришло увязать давнюю, забытую причину и только что
свершившееся последствие. Ярослав благоразумно исчез с Дальнего Востока. Он
доучивался в Новосибирске, поработал там, потом перебрался в Нижний Новгород.
Всегда хотел жить на большой реке, и если заказан был путь на берега родимого
Амура-батюшки (не только из соображений благоразумия и осторожности – просто
слишком многое там было обагрено кровью!), то почему не поселиться на берегах
Волги-матушки? Город ему очень понравился, он познакомился с Лолой и начал
подумывать о семье…
Ярослав даже сам не подозревал, настолько изувечила его душу
месть Морокову. Теперь он подспудно считал себя вправе убивать – «Тайга –
закон!» – и даже не заколебался, когда двинул расправляться с предполагаемыми
насильниками невесты. Однако отнюдь не Лида открыла ему глаза на кошмарность
ситуации. Он вдруг сам впервые задумался о том, что поступил с этими парнями
совершенно так же, как Мороков поступил с его отцом. Ведь журналист фактически
был орудием в руках первого секретаря райкома. Вернее сказать, орудием стало
его непомерное тщеславие и профессиональная небрежность. Так же и он, Ярослав,
стал орудием в руках Лолы. После стрельбы на улице Полтавской повезло ему не
сесть в тюрьму только чудом. Надо было или изменить свое захватническое (он сам
подобрал именно это слово) отношение к жизни, или… или приготовиться к тому,
что когда-нибудь на него просто наденут наручники и упрячут за решетку. Но не
этой жизни хотел для него отец!
Ярослав был человеком внезапных решений и крутых поступков.
Он знал свою силу и понимал: данное себе слово никогда больше не поднимать руку
ни на какого человека он сдержит.
Однако тут в его жизнь затесалась высокомерная
праведница-мстительница…
Исполняя данное себе слово, он мог запросто расстаться с
Лидой. Не таким уж простаком он был и прекрасно понимал: да никогда в жизни она
не донесет на него, не заложит! Все ее россказни о каких-то там мерах
предосторожности – чистый блеф. Она играла своими двойками против тузов
Ярослава и выигрывала именно благодаря своему простодушию и отчаянной, отважной
решимости восстановить мировую гармонию и справедливость на одной, отдельно
взятой планете своей судьбы. Но какими методами!..
Ну не мог, не мог Ярослав, который уже слишком хорошо знал,
что это такое – жить с заскорузлыми от крови руками, допустить, чтобы нечто
подобное испытала женщина, которую он…
Роковое слово еще не было произнесено им даже мысленно, но
уже расцветало, созревало в душе.
Короче, все, что мог сейчас Ярослав, – это постоянно быть
рядом с Лидой и брать на себя все те грехи, которые намеревалась совершить она
сама. И – как минимум! – охранять ее.
Пока он размышлял, Лида уже изменила прическу, накрасилась и
переоделась. Теперь на заднем сиденье джипа сидела пышноволосая, можно сказать,
раскосмаченная особа, постаревшая лет на десять. И сколько же она, бедняжка,
таскала на себе макияжа!.. Но вид у нее был эффектный и шикарный, особенно в
этой длинной, в пол, как принято выражаться, норковой шубе (позаимствованной
Лидой, как было известно Ярославу, у соседки с третьего этажа). Свои
простенькие сапожки с меховой оторочкой она сняла – теперь на ногах у нее были
остроносые башмаки на шпильке, передвигаться в которых Лида могла только с
помощью Ярослава. Ну что ж, он совершенно не возражал послужить ей опорой и
движущей силой!
Наконец Ярослав остановил автомобиль.
– Красивый домик! – вынужден был признать он, глядя в окно
на четырехэтажное элитное строение из серого кирпича с готическими башенками по
бокам, романтическими балкончиками под окнами и с самой затейливой крышей,
которую ему только приходилось видеть в жизни.
Лида молча кивнула, открывая дверцу.
– Секунду! – спохватился Ярослав. – Глотните-ка!
Он протянул ей фляжку, которую – по таежной, между прочим,
привычке – практически всегда носил в кармане куртки.
– Это что? – заносчиво спросила Лида. – Водка? Зачем?
– Во-первых, это коньяк, – с той же интонацией ответил
Ярослав. – А во-вторых, как вы собираетесь изображать пьянчужку без малейшего
намека на запашок?
Она обреченно кивнула, взяла фляжку и приложилась к ней.
Глотнула раз, другой.
– Хватит, надеюсь? – выдавила с несчастным выражением
оштукатуренного лица.
