– А кто же еще? Надеюсь, вы не в претензии на него за это? –
вскинул брови Амнуэль. – Разумеется, я строил линию защиты на той ненависти и
презрении, которые питал Сергей к Майданскому. Эта история произвела свое
благоприятное впечатление и сыграла какую надо роль. Послужила смягчающим
обстоятельством для Сергея. А личность «несчастной жертвы» утратила немало
обаяния, которым пытался наделить ее прокурор! Думаю, если бы я мог пустить в
ход ту информацию, которую дала мне Майя Михайловна, ну, скажем, относительно
того, как она выходила замуж за Майданского, то это вызвало бы еще большее
отвращение к убитому. Увы, она рассказала мне о себе при одном определенном
условии: сохранении строжайшей тайны. К тому же плохой это был человек или
хороший, но Сергей все-таки убил его, вдобавок из оружия, носить которое не
имел права, вдобавок будучи мастером-разрядником по стрельбе, так что линия на
то, будто пистолет сам по себе взял да и выстрелил, была сломана обвинением в
самом начале, я ее даже не разрабатывал, чтобы, наоборот, всего не испортить. И
все же именно благодаря Майе Михайловне ваш брат получил гораздо меньше, чем
мог бы получить. Знаете поговорку: чем больше дают, тем меньше дают?
– Вы хотите сказать… – пробормотала Лида, но наткнулась на
предостерегающий взгляд и благоразумно осеклась. Если даже этот загадочный
человек дает ей понять, что деньги Майи пошли на… ну, скажем, так: на
смазывание рельсов, по которым катилось милосердие суда, то лучше не говорить
этого вслух. Иначе Амнуэль будет вправе вновь назвать ее дурой.
– Между прочим, если быть на то пошло, – витиевато выразился
в эту минуту адвокат, – я вам хочу объяснить позицию Майи Михайловны. Да,
конечно, тем вечером она стала не просто богатой, но весьма богатой вдовой. Но
штука также и в том, что она – как вы. Она – как вы, понимаете? – повторил он с
нажимом.
– Нет, – честно призналась Лида. – В чем она – как я?
– Да в отношениях с Майданским! – нетерпеливо воскликнул
Марк Соломонович. – Неужели вы думаете, что были его единственной, так сказать,
пассией… пардон, жертвой? У этого молодого человека и впрямь была
патологическая страсть к девочкам-подросткам. И Майя тоже стала объектом этой патологической
страсти. Она тогда училась в девятом классе, ей было пятнадцать, но выглядела
она такой маленькой и худенькой, что ее можно было принять за двенадцатилетнюю
девочку. Именно этот возраст и именно этот образ и вызывали у Майданского
резкий прилив крови к гениталиям. Ну а тут он был после бурного возлияния,
вдобавок летняя жара усугубила ситуацию. Случилось все это в дачном поселке
Союза художников, куда Майданский приехал к своему приятелю, сыну известного в
нашем городе художника. Поскольку он тут ни при чем и роли никакой в дальнейшей
истории не играет, умолчим о нем. Отец Майи тоже был художником, тоже имел
дачку в этом кооперативе, ну и, естественно, дочка проводила там каникулы.
Майданский от нее просто свихнулся с первого взгляда. Может быть, это была даже
любовь – только в очень своеобразном ее проявлении. Он выслеживал Майю целый
день, а когда вечером увидел, что ее родители пошли в баньку на задворках
участка, спокойно вошел в дом. Майя уже видела его вместе с тем приятелем, их
соседом, восприняла его появление спокойно, впустила в дверь… Он прекрасно
понимал, что девочка будет кричать, поэтому поднял на кухне люк в подвал,
столкнул ее туда, сам спрыгнул следом и там, оглушенную, изнасиловал. После
«освобождения» дурь у Майданского моментально прошла, он страшно испугался и
кинулся бежать. Майя Михайловна рассказала мне, что потом он всю жизнь упрекал
себя, что не убил ее в этом подвале. Тогда, дескать, никто ничего не узнал бы,
и вся его жизнь прошла бы совершенно иначе. Она говорила, что жила с Майданским
всегда с этим непреходящим ощущением страха смерти… Словом, Майданский убежал,
а Майя осталась в подвале. Нашли ее родители – почти без сознания, в крови,
сами понимаете. И она сразу назвала имя того, кто это сделал. Мать стала
требовать, чтобы отец завел машину и поехал на станцию за милицией – в поселке,
сами понимаете, никакой милиции не было. Отец послушался, с трудом удержав
супругу от того, чтобы она прямо сейчас не побежала в соседний дом и не побила
там окна. Сказал, что ни к чему поднимать шум и позорить девочку. А еще сказал,
что надо немедленно провести освидетельствование у хорошего врача и только
потом заявлять в милицию. Так, дескать, будет более убедительно. Он положил
Майю на заднее сиденье машины и поехал в город. А надо сказать, что у Нефедова
был хороший приятель-гинеколог, знаменитый в нашем городе человек: Бровман. Он
и мой, кстати, приятель, он мою Зиночку наблюдал, когда она ходила беременная
Арчибальдом. Я ведь тоже старый горьковчанин – старый, увы, в прямом смысле слова,
– вздохнул Марк Соломонович и немножко повесил-таки свой крючковатый нос, но
тут же вновь принялся рассказывать: – Бровман осмотрел девочку и написал по
просьбе Нефедова…
– Погодите-ка, – перебила его Лида растерянно. – А Нефедов –
он кто?
– Прелесть моя, – почти нежно сказал Амнуэль. – Если бы я
даже верил в то, что вы и в самом деле кропаете детективы, вот сейчас верить
перестал бы точно. Вы слабо улавливаете необходимые факты и не прослеживаете
причинно-следственные связи. Как это – кто такой Нефедов?! Да отец Майи,
понятное дело. Она в девичестве Нефедова. Понятно теперь?
– Понятно, – рассеянно пробормотала Лида.
– А вот вопрос на засыпку! – вдруг оживился Марк
Соломонович. – Нефедов – фамилия, отчество, так и быть, подскажу, – Кириллович,
а зовут его как? Ну? Отгадайте! Его имя сегодня не один раз звучало!
Лида тяжело вздохнула:
– О господи! Ну, Михаил его зовут, подумаешь, нашли засыпку!
Если Майя – Михайловна, то, значит, отца ее звали Михаил Нефедов.
– Браво! – восхитился Амнуэль. – Теперь вижу, вы еще не
совсем потеряны для создания остросюжетных романов! У вас еще может быть
счастливое будущее в этом жанре!
