– Ну так вот: Майданский-пэр был одним из его столпов –
нелегальных, понятное дело. И советами помогал, и финансами, и связями. Ну а
когда Чужанин воссел на губернаторский трон, он сполна расплатился со своими
«столпами». Тогда шла приватизация как ошалелая. Майданский-папаша получил
нехилое количество акций Нефте – и Газпрома, а также автозавода, парочку
бензоколонок в живеньких местечках, два дома на Большой Покровской улице,
которые немедленно и очень выгодно сдал в аренду надежным и богатым людям, и
вдобавок ко всему – место в правлении акционерной компании «Волжское пиво». И
все это унаследовал от него Валерик – кроме места в правлении пивного заводика,
потому что его папаша продал за очень нехилую сумму, когда почуял, что дни его
сочтены и канцер, сиречь рак, скоро окончательно его сожрет. Однако Валерий
получил от отца деньги за это тепленькое местечко! А надо сказать, что молодой
Майданский при всей своей гнусности был далеко не дурак. Деньги он считать умел
и делать их умел. Кстати! – превесело воскликнул вдруг Амнуэль. – Вы знаете,
что это такое? – И он вытянул руку, сжатую в кулак, из которого торчали
указательный и большой палец, сложенные в щепоть.
– Ну… наверное, перстное сложение староверов для того, чтобы
осенить себя крестным знамением, – нерешительно предположила Лида.
– Горе от ума! – сожалеючи посмотрел на нее Амнуэль. – Вот
уж правда, что горе от ума! Это, – он повторил жест, – означает, что перед вами
мертвый еврей! Потому что живой еврей делает вот так! – И он быстро-быстро
зашевелил сложенными в щепоть пальцами. – Вот такими были оба Майданские, что
пэр, что фис,[7] даром что были как бы русские. Но, – загадочно усмехнулся
адвокат, – подозреваю, что Майя Михайловна тоже унаследовала деловую хватку
своего собственного папеньки, творческого человека Нефедова, который когда-то
пустил дочь в оборот, словно разменную монету. После смерти мужа она не стала
соваться в дела, в которых ни черта не понимает, наняла толковых управляющих, а
сама занялась тем, чем ей хочется заниматься: поет в собственном клубе, с новым
мужем. Я его не знаю, но, говорят, очень талантливый музыкант.
– Не знаю, я его видела, но ни пения, ни игры не слышала,
может, он и талантливый, только шибко молодой и какой-то забитый с виду, –
пробормотала Лида, пытаясь уложить в голове ворох полученной информации. Да,
вот это называется – метил в волка, а попал в медведя! Теперь она знает и о
процессе, и обо всей этой истории не просто много – даже больше, чем нужно! Как
бы осмыслить все это?! И все же… и все же так и нет ответа на два главных
вопроса. Первый – прежний: почему Майю хватил припадок при виде Лиды? Если Майя
была так уж признательна Сергею, вроде бы не с чего до удушья пугаться его
сестры. Да и второй вопрос – тоже прежний: почему Сергей ушел из жизни в
сопровождении этих щемящих и непонятных слов:
Кружится снег – зима пришла опять,
Закат в крови – и жизнь к закату мчится.
Теперь настало время вспоминать
Тебя, моя прекрасная волчица!
Что, что, что значили они для него? Ведь он не мог слышать
эту песню раньше: клуб открылся какой-то месяц назад. Нет… Сергей умер в
феврале, а песня уже была записана на пленке. Ну, наверное, Майя ее исполнила
где-то, и песня так поразила Сергея, что заменила ему друга, которого просят
проводить тебя в последний путь.
Кстати, а не стучится ли Лида в запертые ворота? Возможно,
песня просто нравилась Сергею – безотносительно к личности Майи Майданской.
Очень может быть, что он даже и не знал, кто это поет.
Чушь, конечно. Точно так же можно ведь подумать, будто Майя
испугалась, увидев Лиду, из-за того, что еще в те стародавние времена, во
Дворце пионеров, они когда-то поссорились из-за чего-нибудь… ну, не знаю, места
в раздевалке, что ли!
Вот именно что чушь. Остаются вопросы без ответов… И тут уж
даже самый разговорчивый из адвокатов не поможет. Надо Лиде искать ответы
самой… Или не искать вовсе?
Но и ответ на этот судьбоносный вопрос: искать или не
искать?! – она должна дать себе сама.
Ошибка вышла! Ничего ей решать не пришлось. Оказывается,
«ответ» в это время уже был в пути.
31 декабря 2002 года
– Ой, ты пришла? – Виталий так и замер на пороге кабинета.
– Ну да. Мы же договорились…
Майя растерялась. Очень уж странное у него было выражение
лица. Такое ощущение, что Виталий ужасно испугался.
Глупости, конечно. Чего бы ему так пугаться?
А может, она не вовремя пришла? Ну и что?
Нет, это все игра дурацкого освещения. Как неприятно здесь
все-таки, в рентгенкабинете. Окна завешены, свет тусклый – его дает какой-то
матовый экран над столом. На экран пришпилены два рентгеновских снимка.
Наверное, они имеют отношение вон к той бабульке, которая переминается около
стола. Худенькая такая бабулька, в слишком большом для нее фланелевом
больничном халате.
– Ой, ты извини, – словно бы спохватился Виталий, потирая
лоб и отступая от двери. – Меня сегодня что-то затуркали. Сроду такой запарки
перед Новым годом не было. С утра народ потоком идет. Проходи, Майя, садись вон
там, в кресло. Я сейчас освобожусь и тебя посмотрю. Ты не одна?..
Это он Олега заметил.
– Познакомься, Виталик, это мой муж Олег. Ничего, что мы
вместе?
– Да ради бога, – пожал плечами Виталий. – Только вам,
наверное, лучше здесь, в коридоре, подождать?
Майя вздохнула с облегчением. Она хотела поехать к Виталию
одна, потому что в глубине души все-таки побаивалась этого визита. Нет, не
самого рентгена, конечно, а его результатов. Мало ли что может быть, в самом-то
деле! Она ведь кашляет уже вторые сутки, а количество платков, которые надо
прятать от Олега, значительно увеличилось. Словом, Майя предпочла бы выслушать
приговор – любой! – одна. Но Олег уперся: поедем вместе. Таким упрямым и злым
Майя его никогда не видела. Она даже испугалась немножко. И вдруг так
захотелось встречать страшные вести не одной! Она прежде всегда была одна, всю
жизнь, зачем же возвращаться к тому жуткому состоянию? Короче, она позволила
Олегу поехать и проводить себя до кабинета, однако откровенно обрадовалась,
когда Виталий велел ему остаться в коридоре. Все-таки первый приговор она
выслушает сама. А Олег узнает только то, что Майя сочтет нужным ему сказать.
Впрочем, может, там и говорить-то нечего будет!
Что ж, вот и отлично, если так.
Насупленный Олег принял у Майи полушубок, уселся на
подоконник:
– А это долго?
