– Да уж… – выдохнула Лида, с трудом сдерживая гнев. – Какая
наглость… Нет, какая беспримерная наглость! Я даже вообразить себе не могла
ничего подобного! Какое бесстыдство! Неужели она искренне думала, что Сергея
терзали какие-то там угрызения совести за убийство Майданского? Наверняка его
терзали только мучения за то, что он из-за этой сволочи по пьянке так искалечил
свою жизнь! А эта Майя – что она себе вообразила? Даже не постеснялась сообщить
человеку, который гнил в лагере в то время, как она прибирала к рукам
наследство мужа: спасибо, дорогой Сергей Николаевич, как я вам признательна, я
вам отпускаю все грехи. Покойтесь с миром! А я буду жить счастливо!
Представляю, как разозлился Сергей на этот жуткий цинизм! Представляю, какими
словами отозвался он об этой Майе!
Она возмущенно перевела дух, готовая продолжать обличение
Майданской, – и осеклась, наткнувшись на острый, пристальный взгляд Григория.
– Представляешь, значит? – пробормотал он, и Лида только
сейчас заметила, какой у него недобрый, тонкогубый рот. – Представляешь, да? –
Он ухмыльнулся, сверкнув железными, тусклыми зубами. – Это ж надо, она
представляет! А я, ты знаешь, даже и представить себе не мог, что у Сереги
сестра – такая слепая и глухая дура!
31 декабря 2002 года
Она любила смотреть на Олега, когда тот спал. Лежал на
спине, закинув голову и стиснув кулаки. Пышные волосы разметаны по подушке,
красивые губы чуть поджаты, брови смешно нахмурены. Крестик запутался в
волосках на груди; бьется жилка на теплой шее. От длинных ресниц падают тени на
худые щеки. Любимый, любимый, до невозможности любимый мальчишка! Ей было даже
утром жаль уйти от него (Майя всегда вставала раньше, она вообще мало спала),
тоска брала даже на какой-то час с ним расстаться – что же говорить об этой
минуте, когда она убегала тайком, крадучись, словно неверная жена… уходила, не
зная, когда вернется!
Нет, что значит – не знает, когда вернется? У нее два часа в
запасе, никак не больше. Олег если спит днем, то спит как надо. Но через два
часа точно проснется и забеспокоится.
Подумает невесть что…
А этого допустить нельзя. Надо успеть!
Собрала свои вещи с пола в охапку и вышла в коридор.
Оделась, выглянула в окно на кухне.
Так, «шестерка» Андрея уже на месте, хорошо…
Майя взяла на кухне две влажные бумажные салфетки и, уходя,
протерла ими дверь – с внутренней и внешней стороны двух замочных скважин. При
этом она сделала все возможное, чтобы не дышать. Салфетки сунула в загодя
приготовленный полиэтиленовый пакет, свернула его как можно плотней.
Сбежала по лестнице вниз. Надежда Федоровна сидела на своем
месте – глазки к носику, губы в белой кокосовой пудре. На столе высокий стакан
с чем-то нежно-розовым на дне и открытая коробка «Рафаэлло».
А, понятно, не утерпела! Уже празднует вовсю! С другой
стороны, времени шестой час, можно и начинать провожать старый год.
– Маечка! – расцвела в хмельной улыбке консьержка. – Неужели
на работу?! Смотрю, Андрей подъехал. Смотрите, не пропустите праздник.
– Ну что вы, – через силу улыбнулась Майя. – Как можно?
Раскидаю пару проблем – и вернусь.
Андрей увидел ее, открыл дверь «шестерки», но Майя махнула
рукой:
– Выходи. Поедем на моей машине. Смотри, как скользко
кругом, а у тебя ведь резина лысая, знаю я тебя. Застрянем где-нибудь, а у меня
сегодня нет времени буксовать.
– Воля ваша, – пожал плечами Андрей, но Майя знала, что он с
удовольствием поиграет нарядным красным «пижоном», как в шутку называли ее
«Пежо».
Когда Андрей запер свою машину, Майя протянула ему пакет с
салфетками:
– А ну понюхай.
Андрей брезгливо выпятил губу:
– Это еще что? Надеюсь, они, пардон, не из туалета?!
– Идиот! – крикнула Майя и закашлялась, потому что в
надсаженное горло попал клуб студеного ветра. – Соображай, что городишь! Уволю!
– Да ради бога! – картинно тряхнул головой Андрей, и шапка
упала с его головы. – Меня, такого красавца, с голоду помирать не оставят,
особенно с этой прической!
Майя не хотела, а усмехнулась. Андрей противный грубиян и
временами откровенный хам, но положиться на него можно во всем, в любой мелочи.
Исполнителен, как бес! Вот и причесочка какая надо готова, и куртка на нем
черная, хоть Майя в спешке лишь вскользь обмолвилась об этом по телефону. Но он
отлично знает свою директрису, понимает, что она слов зря не тратит. И он тоже
в лепешку расшибся, а все раздобыл и все успел сделать.
– Молодец. Молодец! – Майя схватила его за руку. – То, что надо.
Пошли скорей в машину, а то ветром эту красоту растреплет.
– Ничего, у меня не гель, а просто-таки бетонный раствор, –
успокоил ее Андрей.
– Ну, раз раствор, давай быстро скажи мне, чем пахнут эти
салфетки.
Андрей опять скривился, но больше никаких пошлостей не
изрекал: безропотно поднес к носу сначала одну салфетку, потом другую и
авторитетно кивнул:
– Чем-чем… Тем же самым, чем вдруг ни с того ни с сего
начали благоухать шелковые хризантемы в вашем кабинете.
Майя всплеснула руками:
– Да ты что?! Серьезно?
– Ну, кто такими вещами шутит, – пожал плечами Андрей. –
Слушайте, Майя Михайловна, может, мы сначала в машину сядем, а потом поговорим?
Моему политическому зачесу ничего от ветра не будет, а вот вы еще пуще свое
бесценное горлышко застудите.
– Чему политическому? – изумилась Майя.
– Такая прическа, как у меня, в 30-е годы называлась в
народе «Политический зачес», – пояснил Андрей.
– Вон что! Я и не знала, – хихикнула Майя. – Теперь,
по-моему, это называется просто – зализ. Ладно, держи ключи, открывай тачку.
Нет, подожди. Выкинь эти салфетки и руки снегом протри, чтоб никакого запаха. А
после того, как ты в моем кабинете шарил, ты руки вымыл?
– Вы прямо Мойдодыр какой-то, Майя Михайловна, – буркнул
высокомерно Андрей. – Мыл, мыл я руки. Семь раз мыл! Не волнуйтесь, лучше в
машину садитесь поскорей. – И, захлопнув за ней дверцу, Андрей принялся
отмывать руки снегом.
– Ну, рассказывай! – нетерпеливо проговорила Майя, когда они
наконец тронулись.
– Куда едем? – спросил Андрей, подъезжая к трассе.
