Но тут должно быть еще что-то… еще какая-то причина… Может
быть, Сережа пошел на это открытое, демонстративное убийство именно ради Майи?
Потому что убийство из-за угла непременно бросило бы подозрение на вдову
Майданского. Ищите, кому это выгодно! И даже если бы Майе удалось доказать свою
непричастность, все равно пошли бы разговоры, которые крепко повредили бы ей,
ее репутации. А любовники, судя по всему, об этой самой репутации крепко заботились.
И позаботились до конца. Строго говоря, Сергей принес ей в жертву свою жизнь.
Но, конечно, они думали, что судьбу удастся обмануть. И
тогда все наладится, исправится, все будет хорошо! Только – дождаться…
И она верила в это! Я была убеждена, что после смерти мужа
должна похоронить себя, поставить крест на личном счастье. На долгие годы,
может быть, даже навсегда.
Навсегда – это означало для нее – до возвращения Сергея. Но
вот однажды ее поразила любовь, и она забыла человека, которому была всем
обязана: свободой от ненавистного мужа, богатством и счастьем.
Сергей прочел ее письмо и открыл в нем именно тот смысл,
который вкладывала в свои слова Майя: любовь прошла, любовь в прошлом, с ней
придется проститься и никогда больше не возвращаться к ней!
Сергей понял это – и не смог пережить.
Чего именно? Того, что Майя предала его? Или того, что он
преступил закон совершенно напрасно? Что он сам ничего не получает, никакой
выгоды, а только теряет все?
Да неужели так оно и было?!
Неужели брат Лиды – хладнокровный, расчетливый убийца?
Брат… Тот самый Сережа, который однажды возник на пороге и
шелестящим шепотом попросил приютить его на несколько дней в собственном доме.
Тот самый Сережа, который одной рукой пытался достать справку об освобождении и
предъявить родной сестре, чтобы узнала его. Тот самый Сережа, который лежал,
чуть повернув белое, мертвое лицо, выслушав перед последней дорогой песню о
красной волчице. Песню, которую поет – и, наверное, пела и раньше – Майя
Майданская. Песню, которая напоминала ему о ней!
А, ну теперь понятно!
С тех пор я навсегда в твоем плену.
Взошла луна. Снег под луной кружится.
И волчья стая воет на луну…
Я умираю, красная волчица!
И он умер, красная волчица. Он умер!
Лида с бессознательной яростью отбросила от себя журнал. Он
пролетел через комнату, ударился о стенку и упал, распахнувшись на середине. И
выпустил из плена страниц фотографию, словно птицу – из клетки.
Несколько мгновений Лида смотрела на белый прямоугольник –
снимок упал изображением вниз, – потом быстро-быстро переползла на коленках по
комнате и схватила фотографию. Перевернула ее.
Черно-белый снимок. Несколько лиц. Но взгляд сразу нашарил
одно – родное.
Вот Сергей! О господи, какой он красивый! Какой четкий,
чеканный профиль! Ветер бьет ему прямо в лицо, волосы отлетели со лба. Какой
умный у него лоб. Губы словно резцом вырезаны. Ослепительная улыбка. Эта улыбка
и взгляд Сергея устремлены на молодую женщину.
Майя!
Вокруг какие-то люди, они хохочут, гримасничают, машут
руками, но эти двое смотрят друг на друга и, кажется, больше никого не видят.
Сергею ветер в лицо, а Майе – в спину, и ее длинные волосы летят к нему,
опутывают его шею и плечи, словно обнимают. Они не могут поцеловаться при
людях, но их взгляды слиты, словно губы в поцелуе.
О чем они думают? Какие слова мысленно говорят друг другу?
Не эти ли?
Навеки отражен в глазах твоих,
Навеки опьянен тобой, волчица…
Мы обрели свободу для двоих
И поклялись навек не разлучиться.
Лида опустила руки, отвернулась.
Да, Григорий был прав. Она и в самом деле глухая, слепая,
глупая дура. Так ничего не понимать…
Одно утешение – что никто ничего не понял. Ни-кто другой,
никто чужой не заглянул в эту тайну. Ни знакомые, ни друзья, ни следователи, ни
судьи. Даже изощренный Марк Соломонович. Сережа всех обманул своим молчанием,
Майя – своей наивной хитростью. И если бы не роковая встреча Майи с тем
кудлатым парнишкой, перевернувшая три судьбы, любовники после возвращения
Сергея снова встретились бы, снова посмотрели бы друг на друга с той же
ошалелой страстью, с какой смотрят на этой фотографии.
Почему Сережа не уничтожил снимок? Забыл? Или в суете фото
просто не попалось ему под руку, затерялось в журнале? Может быть, не нашел сил
порвать фотографию и решил оставить хоть что-то на память? Или счел, что
присутствие посторонних людей делает снимок неопасным, как бы размывает,
сглаживает их с Майей отношения?
А вот, интересно, эти люди знали?
Лида снова вгляделась в снимок. Кроме Сергея и Майи, на нем
были изображены еще четверо.
Полная молодая женщина с тем веселым, проказливым выражением
лица, какое бывает именно у толстушек, убежденных в своей неотразимой
привлекательности. Лида знает сколько угодно таких милых женщин, которые едят,
что хотят, и от души жалеют вечно голодных, несчастных худышек, посвятивших
себя самоистязанию в угоду каким-то там шейпинг-стандартам. А проблему одежды,
которая в один прекрасный день вдруг становится тесной, эти веселые толстушки
решают очень просто: покупают себе юбку или платье на размер больше – приятней
оно и прелестней!
Рядом с веселой женщиной стоит худосочный молодой человек в
огромных очках, которые, кажется, только и делают, что спадают с его длинного,
унылого носа. Именно попытки беспрестанно удерживать очки на переносице и
придают его физиономии столь сосредоточенное выражение, а вовсе не какая-то
интенсивная мыслительная деятельность.
Еще один мужичок на фото – с толстыми щеками и отвислым
брюшком большого любителя пива. Ничем не примечательная внешность.
А это кто? Знакомое лицо… Курносый нос, улыбчивый рот
сладкоежки и бабника, пышная шевелюра… Почему-то это лицо ассоциируется у Лиды
с гитарным перебором, с хрипловато-разудалой классикой жанра: «Люблю тебя я до
поворота, а дальше как получится!..»
