«Сережа был слишком сильный для нее, вот в чем дело! – вдруг
осенило Лиду. – Слишком сильным мужчиной! А ей-то… ей нужен ребенок. Мальчик.
Ей нужно, чтобы она о ком-то заботилась. Чтобы она жертвовала собой. Ей не
нужны ничьи жертвы, кроме собственной…»
Она зажмурилась. Вдруг остро, до боли вспомнилось, как
смотрел на ее своими зелеными глазами Григорий, как бормотал: «Он меня просил…
он меня Христа ради молил не трогать ее…»
Это была последняя воля брата. А Лида хотела нарушить ее.
Слава богу, что не удалось. Слава богу, что он остановил ее…
послав поперек ее безумного полета этот панелевоз с прицепом. И ту наледь на
дороге, из-за которой отказали задние рулевые… Что? Да какая разница, что это?
Отказали – это главное!
Лида открыла глаза и посмотрела на темный лесной окоем,
окруживший белое заснеженное поле. В усталых, измученных глазах бились красные
пятна. Она смотрела вдаль, и почему-то казалось, что от леса бегут,
приближаясь… неужели? Ее сон?..
Нет! Лида резко тряхнула головой, отгоняя призраков. С этим
покончено! Покончено!
Искоса поглядела на Майю. По-прежнему обнимая мужа, она тоже
смотрела расширенными глазами на белые сугробы, и лицо у нее отчего-то было
такое, словно и она что-то видит там, вдали…
Но этого уж никак не могло быть, конечно. Что она может там
увидеть, кроме белого снега и темного леса?
– Лида, поедем, – позвал Ярослав, и она покорно пошла к его
джипу. И больше уже не оглядывалась.
Эпилог 20 января 2000 года.
Из писем не написанных, не отправленных, не прочитанных:
Серый! Здравствуй, волчище мой ненаглядный! Пишу это письмо
и вою страшным голосом. Вся душа моя по тебе изнылась. Вчера по ТВ была
какая-то учебная передача – «Слово о полку Игореве». Я, сидя в подсобке,
случайно ткнула в кнопку, а там читают этот кошмарный плач Ярославны. «Ах,
зачем, зачем мое веселье в ковылях навек развеял ты!» У меня началась истерика…
А через пять минут выступать. Девочки понять не могли, что со мной. Правда,
сегодня как раз година… Кто-то вспомнил об этом – и все сразу отстали. Начали
поглядывать сочувственно и в то же время выжидательно: а не собираюсь ли я
устроить пирушку на помин его души? Нет, я кое-как собралась, вышла, кое-как
запела. Сам знаешь что. От волнения заболело горло, хрипела по-страшному – но
народу понравилось. Потом говорили, что эта новая манера очень эффектна.
Дураки, идиоты. Это горе мое, слезы мои по тебе. Одна девушка, помню, вернее,
не помню, откуда я ее знала, ну, случайная знакомая какая-то, сказала, что
страдания русских женщин облагораживают. Якобы это еще Тургенев где-то написал.
Ну, видимо, так. Хлопали моему хрипу, моим сдавленным слезам, судорогам в горле
как ошалелые, швыряли зелененькие бумажки. Потом Дениска, наш ведущий, все их
собрал, преподнес мне – я ему, как всегда, одну отслюнила, у него рот
растянулся в улыбку, а глаза жадные, злые: все уверены, конечно, что мне это
теперь – так, что мертвому припарки, сотней таких бумажек больше, сотней меньше
– не играет роли. Небось думал, что я ему так вот и швырну их россыпью, щедро.
Ага, не дождетесь. Никто не знает – я и объяснять не буду, – что к тем деньгам
я не могу прикоснуться. Во-первых, не прошло шести месяцев, счета для меня пока
закрыты. Кое-что капает уже и сейчас, доход с домов, ну, ты понимаешь, но я это
кладу на свой счет. На жизнь мне хватает того, что я сама зарабатываю. Тем
более что никакая это не жизнь, а так – не знаю что. Ожидание. Давно-давно
читала в какой-то книжке, фантастической, про то, как астронавтов погружают в
многолетний сон, чтобы они могли долететь до какой-то там планеты живыми. Не
знаю толком, что за книжка, терпеть не могу фантастику. Но я бы хотела сейчас
уснуть, видеть во сне тебя и проснуться, когда ты придешь.
Если придешь… Ты вернешься ко мне? Ты вернешься ко мне?! Ты
не бросишь меня за то, что я заставила тебя сделать?!
Не получится у меня уснуть и проспать до твоего возвращения.
Это ведь будет все равно что тебя предать, бросить одного мучиться. Придется
все это пережить наяву. Каждый день сомнений, и горя, и раскаяния. Не в том,
что сделали мы. В том, что сделала я с тобой.
Когда душа начинает очень уж ныть, я думаю о том, каково
тебе там. И перестаю оплакивать себя. Я этого недостойна. Я чувствую себя
словно бы на кладбище, между двух могил. В одной – он, мертвый. В другой – ты,
живой. А я стою между вами, и руки у меня красные от крови. Только не знаю
точно от чьей.
Словом, поминок девки сегодня не дождались. Они не знают,
что для меня и без всяких дат каждый день – поминки. Я отпелась, собралась,
поймала такси и уехала домой. Нет, не на Родионова, конечно. К нам уехала.
Вадик глаза вытаращил, когда я завалилась к нему в половине второго ночи. Но,
увидав две полусотенные любимого зеленого цвета, мгновенно сделал понимающий,
скорбный лик и смирился с происходящим. Не знаю, куда он ушился, может, на
вокзал, может, к какой-нибудь бабе. Но ведь ушивался же он куда-нибудь раньше,
когда мы у него появлялись. Да не все ли мне было равно?!
Лежала, гладила тот загадочный коричнево-желтый цветок на
ковре, где всегда была твоя голова. Почему так выходило, что, когда ты после
всего нашего ложился рядом со мной, твоя голова оказывалась именно на этом
цветке? И вот я сейчас гладила его, гладила, будто твои волосы. Ковер был сырой
от моих слез. Потом уснула – как вырубилась. Вадик меня разбудил, когда
вернулся в восемь часов: ему надо было собраться на работу, у него как раз
дежурство. Ну, пришлось мне тащиться на Родионова. Такое ощущение, что
простудилась: всю ломает. Горло еще больше разболелось. Хорошо, что в
воскресенье нет программы, немножко полечусь. Пол у Вадика холодный, даже через
ковер пробрало. Это вместе мы не мерзли, а одной, без тебя, мнеи в парной бане
холодно теперь. Не поверишь – сплю под тремя одеялами. Мороз какой-то безумный
стоит! Такая мягкая была вся зима, а на эту неделю завернуло до изнеможения.
Крещенье, одно слово!
Кстати, говорят, на Крещенье снятся вещие сны. Не знаю, как
там насчет вещих, а страшные – это точно. Вот расскажу, что мне снилось, пока я
спала на ковре у Вадика. Не понимаю, что это значит. Вижу я домик на окраине
деревни. Все снегом замело – по самые крыши. И ясно мне, что в этом домике никто
не живет, потому что ни тропочки, ни следочка, окна темные, из трубы дым не
идет. Лес вдали виднеется такой сине-черной зубчатой тенью. По шоссе изредка
проскакивают машины. Вдруг, смотрю, от леса движется что-то темное. Вроде как
два красных пятна. Это две волчицы – красные волчицы! Они похожи друг на друга
как две капли воды. Бегут наперегонки, но ни одна не может опередить другую.
Проскочили между машин, помчались по сугробам к этому заброшенному дому – такое
ощущение, будто движутся два алых пятна. Кровавых пятна!
