— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я.
— Отдаю последние почести епископу Александру.
— Ты ходил в библиотеку на встречу с ним. — Мой голос слегка дрожит, я все еще нахожусь в плену воспоминаний. — Ты хорошо его знал?
— Он помог мне постичь суть христианской веры.
Я не скрываю своего удивления.
— Я думал… что ты, как друг Симмаха…
— Аврелий Симмах — стоик, — отвечает Порфирий и криво улыбается. — Материальный мир не способен прикоснуться к его душе.
— Тридцать лет назад он был другим.
— Мы все были другими. — Его взгляд на мгновение затуманивается, теряет фокус, затем снова его обретает. — Хочешь знать правду, Валерий? Тридцать лет назад я преследовал христиан столь же рьяно, как и Симмах. Так состоялась моя первая встреча с Александром, и я бы не сказал, что она была приятной.
В паутину, которую я сплел вокруг мертвого епископа, добавлена еще одна нить.
— Что заставило тебя переменить свое мнение?
— Я узрел знак божественной истины.
Невозможно понять, шутит он или говорит серьезно. Он не перестает улыбаться. Каждое слово, которое он произносит, слегка подрагивает и перекатывается у него во рту, как будто он пробует на вкус его звуки. Я пытаюсь представить себе это улыбающееся лицо над жаровней, увидеть, как он ковыряется железом в углях.
Порфирий пожимает плечами.
— В прошлом я был проконсулом, соскользнувшим с дороги чести, и отличался огромным тщеславием. — Он бросает на меня быстрый взгляд, желая убедиться, что я его понял. — Случился скандал… Ты, наверно, слышал о нем? Carmen et er-гог, стихотворение и ошибка, как некогда сказал Овидий. Не успел я понять, что, собственно, произошло, как обнаружил, что сижу в небольшом доме на краю мира, в тени Траяновой стены на Истре, печально размышляя над собственными ошибками. Я провел там десять лет. — Он вздохнул и снова пожал плечами. — Во всяком случае, я написал там много стихотворений. И встретил Александра.
— А как он оказался там?
— Из-за религиозных разногласий.
Порфирий поддает ногой лежащий на дороге камешек.
— Ты только представь себе, сколь ужасно это было, когда спустя столько лет жизнь свела вместе гонителя и его жертву. И все же мы подружились. Я понимаю, в это трудно поверить, но Александр был удивительным человеком. Я пытался сделать из него жертву, и вот теперь он стал святым. Он никогда не упоминал о том, что случилось. Я ждал, ждал долго, пока это не начало сводить меня с ума. Я размышлял над каждым его жестом, каждым произнесенным им словом. Мне казалось, что за всем этим кроется какая-то западня. Однажды я не удержался и задал ему вопрос. Я прямо спросил его, помнит ли он меня.
Голос Порфирия оборвался, но в следующее мгновение он заговорил снова.
— Он простил мне все. Нет, то не было полное неприязни прощение, какое можно услышать от друга, с которым ты дурно поступил и который как будто делает тебе одолжение. Нет, в его прощении не было ни упреков, ни нравоучений. Александр просто сказал: «я прощаю тебя», и это было все. Он больше никогда не упоминал об этом.
И посмотрите, чем это для него кончилось, злорадно говорит мой внутренний голос.
В моем сознании мелькает картинка: белое тело, лежащее на похоронных носилках. Я чувствую на пальцах бальзамирующий состав. Мне становится стыдно, и я злюсь на себя за стыд.
— Ты знаешь, что Александр написал в одной из своих книг? — спрашивает Порфирий. — Чтобы править миром, мы должны обладать совершенной добродетелью одного, а не слабостью многих.
— Он говорил о Константине?
— Он говорил о Боге. Но то, что истинно в Боге, служит Его творению. Слишком долго у нас было слишком много разных богов и слишком много императоров, и мы страдали из-за этого. С Константином мы имеем одного Бога, одного правителя и одну объединенную империю. Никакого разделения, никакой ненависти, никакой войны. Кто не смог бы поверить в это?
Я удивленно поднимаю брови.
— Никакой войны? А ты знаешь, что сейчас, когда мы с тобой разговариваем, Константин наращивает силы для похода против персов?
Я встаю с носилок. Мною движет гнев, который, как мне казалось, я научился подавлять.
— Хочешь знать, почему я не обратился в новую религию, когда это сделали все, от императора и до последнего посетителя бань?
Порфирий вежливо ждет моих дальнейших слов. От этого я злюсь еще больше.
— Лицемерие. Вы проповедуете мир, прощение. Вечную жизнь. А потом все заканчивается так, как случилось с Александром. Теперь он лежит в церкви на каменной плите, и глаза его склеены с помощью бальзама.
Порфирий смеется. Смеется долго. Кажется, будто он не может остановиться.
— Ты думаешь, что закончишь жизнь по-другому?
Глава 19
Приштина, Косово, наши дни
Эбби перешла железнодорожные пути, перерезавшие город в самой низкой его части, и зашагала в гору. В это раннее воскресное утро улицы были пусты: ни машин, ни играющих детей.
Над долиной повисли низкие облака, и воздух сделался молочно-белым. Ночь Эбби провела в отеле, в котором иностранцы останавливались нечасто. И каждый раз испуганно вздрагивала, когда приходил в движение расположенный рядом с ее номером лифт. Как только ей удалось убедить себя, что все нормальные люди уже встали, она выскользнула из отеля через заднюю дверь.
Левин. OMPF. Так было написано в записной книжке Майкла. Управление по поиску пропавших лиц и судмедэкспертизе. Так это учреждение называлось раньше, но год назад было преобразовано в Управление судебной медицины. Впрочем, Майкл не относился к числу тех, кто обращал внимание на подобные бюрократические перетасовки. Левин, догадалась Эбби, это Шай Левин, главный судмедэксперт. Они десятки раз встречались с ним за последние годы — при разных обстоятельствах, в разных уголках земного шара. Правда, Эбби сомневалась, что он ее помнит.
Вместе с Майклом она была на вечеринке в его доме, которая состоялась в июне. Левин жил на только что отремонтированной вилле — одной из тех, что прилепились к склону горы. Здесь, на противоположной стороне от главной части города, обитали иностранные проконсулы, смотревшие сверху вниз на город, которым управляли. Чем выше вы поднимались, тем красивее становились дома и тем более импозантными были посольства.
На самой вершине холма, скрытый горным хребтом от зорких глаз дипломатов, раскинулся главный орган власти Косова: Кэмп-Филм-сити, штаб-квартира миссии НАТО, главного хранителя мира в этой неспокойной провинции. В общем, иерархия говорила сама за себя.
Эбби прошла мимо стоявших у тротуара машин с дипломатическими номерами, поднялась по лестнице к вилле и позвонила в дверь. Хотелось надеяться, что это правильный адрес.
