— Намекнул.
— Разве он не мог зачитать тебе текст по телефону?
Майкл расплылся в хищной улыбке.
— Мог бы, но где тогда гарантия, что он получит сто тысяч евро, которые, по его мнению, ему причитаются?
Для Эбби эта ночь стала самой длинной в ее жизни. Ей было так страшно, что она даже не стала раздеваться и залезла под одеяло в одежде. Весь город казался ей сделанным из гудящих и щелкающих труб отопления, радиаторов, скрипучих лифтов и громыхающих внизу трамваев. В какой-то момент ей показалось, что она услышала вдали звук, напоминающий выстрел. Эбби тотчас вздрогнула, хотя это мог быть всего лишь неисправный мотор. Затем она еще полчаса ждала услышать этот звук снова — надо сказать, в последние годы она слышала такие звуки постоянно, — но нет, он так и не повторился.
А вот Майкла, похоже, ничто не беспокоило. Он проспал всю ночь как убитый, слегка похрапывая. В конце концов Эбби не выдержала и, выдернув из розетки радио на прикроватном столике, отправилась в ванную, чтобы попытаться там утопить свои страхи в ритмах софт-рока. На небольшом дисплее то и дело мелькали красные цифры, словно издеваясь над ее попытками уснуть. В конце концов, подложив под спину подушку и накрывшись грубым одеялом, она задремала в ванне и проспала так до утра.
Проснулась она от того, что у нее затекла шея. Сильно болела голова. Когда Эбби открыла глаза, Майкл стоял перед ней в одних трусах.
— Я подумал, что ты сбежала.
Возможно, он спал не так уж и крепко, как ей казалось. Глаза его были налиты кровью. Щетина на подбородке слишком длинная, чтобы производить впечатление легкой небритости, но слишком короткая для бороды. Морщины вокруг глаз говорили о сильной усталости, но отнюдь не о житейской мудрости.
— Я не могла уснуть.
— Признак больной совести. — Майкл попытался изобразить улыбку, но Эбби не нашла в его шутке ничего смешного.
— Я умираю от голода.
Увы, завтрак не входил в стоимость номера. Они были вынуждены спуститься в забегаловку на другой стороне улицы, где заказали себе омлет и кофе. Многовековое наследие Османской империи состояло в том, что, по крайней мере, кофе здесь подавали крепкий.
— А что, у тебя и в самом деле есть сто тысяч евро?
Майкл аккуратно разрезал омлет.
— Ну, этот вопрос мы как-нибудь утрясем.
— В котором часу состоится встреча?
— В обед. Я сказал, что встречу его у замка.
— Ну, это прямо в духе Кафки, — заметила Эбби и принялась за омлет. Майкл тем временем подозвал официанта и заказал еще кофе.
— Возможно, с этим стихом все не так просто, — задумчиво произнесла Эбби, покончив с омлетом. — Когда Джакомо сказал, что ответ внутри нас, он не знал, что в стихотворении есть и другие строки. Что, если в имеющемся у нас тексте содержится какой-то намек?
Майкл взял смятый листок и разгладил его на столе. Сначала он пробежал глазами английский перевод, затем попытался прочесть латинский оригинал. По губам было видно, как он проговаривает слова.
— Полная абракадабра, — признался он в конце концов.
— Не абракадабра, а латынь, — напомнила ему Эбби. — Мне казалось, ты говорил, будто умеешь ее читать.
— Я провалил школьный экзамен.
— В таком случае найдем кого-нибудь, кто его сдал.
Студентски Трг — Студенческая площадь — раскинулась на самом конце мыса, рядом с крепостью. Размером с футбольное поле, поросшая травой и деревьями, окруженная зданиями в обычном здесь сочетании псевдоклассической и социалистической архитектуры, которые составляли комплекс Белградского университета. По всему парку валялись статуи — некогда прославлявшие героев эпохи коммунизма, а теперь сброшенные со своих пьедесталов, на которые установили другие, менее одиозные фигуры менее спорных эпох. Некогда были планы протянуть через все сердце города цепочку скверов и парков. Сегодня этот зеленый клочок главным образом служил конечной остановкой автобусов.
Майкл и Эбби без особых трудов нашли отделение классических языков и философии — оно располагалось в импозантном розово-сером здании на южном конце площади. Пять минут в интернет-кафе, и они уже знали нужное им имя. Благодаря обаянию Майкла и ее знанию сербскохорватского они сумели благополучно миновать охранника и, поднявшись на второй этаж, отыскали нужную дверь.
За дверью располагался крошечный кабинет. Стальные полки были до отказа забиты разбухшими от бумаг папками. На противоположной стене висела потрепанная карта Римской империи на пике ее могущества. Из-за цветочных горшков на подоконнике выглядывал зеленый терракотовый бюст: круглолицый мужчина с выступающим подбородком и впалыми щеками. Он как будто смотрел в одну точку поверх голов. В его лице чувствовалась некая напряженность. Каждый мускул на нем, казалось, был заряжен стремлением к власти.
В отличие от бюста на окне, хозяин кабинета — доктор Адриан Николич — отличался гораздо менее внушительной внешностью: среднего телосложения, каштановая бородка, кудрявые каштановые волосы, карие глаза, в которых светилась улыбка. Одет он был в свитер поверх клетчатой рубашки, коричневые вельветовые брюки, ботинки с высокой шнуровкой.
— Спасибо, что согласились принять нас, — сказала по-сербски Эбби.
Николич кивнул, польщенный тем, что она говорит на его родном языке. В небольшой стране с дурной репутацией такие вещи очень важны. Эбби заметила, как он посмотрел на ее синяки, однако предпочел промолчать.
— Вот уж не знал, что обладаю международной славой. Может, мне следует просить у начальства повышение. — Ни-колич медленно развернулся на стуле, жестом приглашая их сесть на старый потертый диван у противоположной стены. — Через пятнадцать минут у меня занятие. А пока я к вашим услугам. Чем я могу вам помочь?
Эбби достала из кармана помятый листок со стихотворением — латинский текст и перевод.
— Это неожиданно попало к нам в руки.
— Попало к вам в руки?
— Это долго объяснять.
Николич кивнул.
— Это Балканы. Тут вечно что-то теряют и что-то находят. Мы научились не задавать вопросов.
С этими словами он вынул из ящика стола очки и прочел стихотворение.
— Я вижу, вы уже сделали перевод. Тогда что вы ожидаете от меня услышать?
— Что угодно, что только придет вам в голову.
Николич усмехнулся.
— Что угодно?
— Обстоятельства, при которых мы это нашли, дают основания полагать, что оно относится к периоду правления императора Константина Великого.
— И вы подумали обо мне, — хозяин кабинета кивком указал на бюст на окне. — А вы знаете, что он родился в Нише? Кстати, это мой родной город.
Эбби шумно втянула воздух.
— Вы можете подумать, что мы не в ладах с головой, но нам кажется, что это стихотворение содержит намек на некий утраченный артефакт. Который, возможно, относится к эпохе правления Константина.
