Рядом с церковной дверью стоит священник и приветствует каждого входящего. Завидев меня, он расплывается в улыбке.
— Да пребудет с тобой мир.
Я же думаю лишь про Симмаха, про мертвое тело рядом с прудом.
— Я хотел бы видеть Евсевия.
Улыбка на лице священника даже не дрогнула.
— Сегодня утром епископ отбыл в Никомедию. Свои труды здесь он завершил.
— Разумеется.
— У тебя усталый вид, брат. Может, войдешь и отведаешь с нами хлеба?
Он по-прежнему улыбается, по-прежнему готов чем-то помочь.
— Скажи мне, а верно ли, — спрашиваю я его, — что частью вашего ритуала является питие крови?
— Мы вкушаем тело и кровь Христовы.
— Надеюсь, вы в ней захлебнетесь.
Я жду пару секунд, когда до него дойдет смысл моих слов, после чего резко разворачиваюсь и иду прочь. Впрочем, я успеваю дойти лишь до середины двора, когда меня окликает чей-то голос:
— Гай Валерий!
Это диакон Симеон. Он спешит ко мне через церковный двор. Вид у него бодрый. Он явно рад меня видеть. Как будто накануне он никого не убивал.
— Я хотел тебя найти, — говорит он.
— Могу сказать то же самое.
— Я хотел бы получить назад книги Александра. Кто-то ведь должен завершить историю.
«Хроникой» — компендиум всех событий, случившихся в этом мире, которые свидетельствуют о промысле Божьем. Дело похвальное, но только это, увы, миф, славное прошлое, которого никогда не было.
— Этим утром я был в порту, пришел проводить Аврелия Симмаха в ссылку, — говорю я. — Но он так и не пришел.
Удивление на лице Симеона кажется искренним.
— Что-то случилось?
Я все еще жду, когда же он выдаст себя. Но нет, на его лице читается лишь удивление, и ничего больше.
— Разве ты не знаешь?
Удивление сменяется легким раздражением. Даже если ему что-то известно, он не намерен этого показывать.
— Прошлой ночью Аврелий Симмах умер.
Его реакция вполне предсказуема: Симеон застыл, удивленно округлив глаза и разинув рот. Мои слова сразили его наповал. На лице застыло изумление и, возможно, легкое злорадство. Но такие тонкости меня не интересуют.
— Как жаль, — говорит он.
— Мне казалось, ты желал его смерти.
— Я молился за него. Христос пришел в этот мир, чтобы спасать грешников.
Странные, однако, слова. Я бы вообще пропустил их мимо ушей, если бы не помнил, что нечто похожее Порфирий сказал про Александра: мол, епископ никогда не таил обиды на Порфирия за его роль в гонениях христиан.
Но у меня нет времени слушать благочестивые речи. Если он молится за Симмаха, то, скорее всего, благодарит своего Бога за то, что на старика взвалили вину за убийство Александра. Я поднимаю глаза на высокие церковные стены у него за спиной. Строительные леса на крыше похожи на птичьи гнезда. По куполу карабкаются рабочие, покрывают его листовым золотом. Мне вспоминается толпа, которая собралась в этом месте, когда сюда с проповедью явился Евсевий, на следующий день после убийства Александра.
— Ты теперь здесь работаешь?
Кивок.
— Епископ Евсевий до своего отъезда в Никомедию нашел мне место.
— Важный пост? — наугад спрашиваю я и вновь оказываюсь прав. Симеон понимает, куда я клоню, и на его лице тотчас читается растерянность.
— Смотрю, ты после смерти Александра пошел в гору.
— А тебе непременно нужно позлословить по этому поводу.
— Разве тебя не мучит совесть? — нарочно спрашиваю я его. — Взять себе в качестве покровителя врага своего бывшего хозяина?
— Раздор между Александром и Евсевием начался еще в Никее. И меня он не касается.
— Александр пытался не допустить Евсевия на патриарший престол.
— Патриарха выбирают голосованием, и его голос был лишь одним из многих. — Симеон трясет головой, раздраженный тем, что я не понимаю таких простых вещей. — Это совсем другой мир, не такой как твой. Да, мы спорим, причем часто, но делаем это со смирением. Чтобы победить, нам не нужно уничтожать своих противников. Бог — вот единственный судия, которого мы признаем.
Нам не нужно уничтожать своих противников. Он имеет в виду меня? Симеон так молод, так серьезен, что я почти уверен, что он не знает моего прошлого.
Но я гну свою линию.
— Но Александра все-такц уничтожили, — напоминаю я. — Что Евсевию более чем на руку — последнего препятствия на его пути больше нет. Он победил.
— Ты видишь закономерности там, где их нет.
— Неужели? Александр копался в истории, причем копался глубоко и основательно. В том футляре было немало документов, которые грозили скандалом. И некоторые из них касались Евсевия.
— Он никогда не показывал их мне.
Я делаю шаг ему навстречу.
— Ты был в библиотеке вместе с Александром. Возможно, ты последний видел его живым. Когда я застал тебя у него дома, ты просматривал какие-то бумаги. Ты принес записку от Симмахова раба, в которой говорилось про место встречи, где он передаст мне футляр с документами, и ты пришел туда, чтобы убедиться, что его схватят.
Надо отдать Симеону должное — он само спокойствие. Он смотрит на меня как на сумасшедшего, как будто единственный, кого я своими речами выставляю преступником, это я сам.
— Документы были у Симмаха, — напоминает он мне.
— Ты уже давно шпионишь на Евсевия. Когда тот понял, что стало известно Александру, он нанял тебя, чтобы ты убил старика в библиотеке. Ты воспользовался бюстом Иерокла, чтобы все подумали, будто это дело рук Симмаха, а когда этого оказалось недостаточно, ты дал рабу футляр с документами и устроил встречу возле статуи. Когда же этого тоже оказалось мало, ты пробрался в его дом и инсценировал самоубийство.
Он как-то странно смотрит на меня, нет, это не раскаяние, не страх и даже не гнев. Симеон остается на удивление спокоен. Похоже, ему меня жаль.
— У меня был ключ к жилищу Александра, — говорит он. — Если, как ты говоришь, Евсевий хотел от него избавиться, то зачем это было делать с такой жестокостью и в таком людном месте, как библиотека? И зачем мне нужно были идти на столь изощренные уловки, чтобы кого-то оклеветать? Не проще ли было бы как-нибудь ночью просто прийти к Александру домой и убить его там? Тем более что, по твоим словам, я мастер инсценировать самоубийства.
Следует воздать христианам должное: они умеют спорить. Интересно, он всегда был таким? Мне он почему-то кажется другим — более сильным, более уверенным в себе. Помню, как я увидел его в первый раз. Тогда он буквально полыхал гневом. Казалось, прикоснись к нему, и тут же полетят искры. Теперь же передо мной холодная сталь.
