Так много людей, так много воспоминаний — и все они как одно заканчиваются кровью.
— Август хочет тебя видеть.
Я испуганно подскакиваю, когда рядом со мной, словно из воздуха, появляется раб. Глаза его опущены — неужели ему известно, что я сделал? Или он слышал от кого-то? Он ведет меня за собой по лабиринту пустых комнат, затем вниз по широкой лестнице без окон, в другое крыло дворца. В воздухе чувствуется сырость: где-то рядом расположены бани.
Императорское семейство ждет меня в квадратной комнате с кроваво-красными стенами. Константин, вернее, призрак Константина. Фауста, ее лицо пылает гневом. Мать Константина, вдовствующая императрица Елена — веки полуопущены, губы плотно сжаты. Три сына Фаусты переминаются с ноги на ногу у дальней стены.
Никто не спрашивает, что я сделал. Ни благодарности, ни сочувствия, ни обвинений. Елена протягивает мне свиток.
— Читай.
— «Великой богине Немезиде, я проклинаю своего врага и отдаю его в твою власть. Доведи его до смерти…» — Мне не нужно читать дальше. — Это проклятье, которое я нашел под кроватью Криспа в Аквилее.
Елена смотрит на меня немигающим взглядом.
— Но?
— Только без имен.
— Ты знаешь? — она обращается ко мне. Впрочем, я нужен ей лишь как статист. Ее слова обращены к кому-то еще, кто присутствует в этой комнате. — Ты знаешь, где я это нашла?
Ответом ей — дружное молчание. Все боятся открыть рот.
— В комнате Фаусты.
Меня начинает бить страшная дрожь, я не в силах ее сдержать. Я отчаянно пытаюсь понять, что это значит. Похоже, моего состояния никто не замечает или же не желает замечать. Во рту у меня пересохло, голова раскалывается от боли. Мне страшно хочется пить.
Фауста пытается снять с себя вину.
— Я просто скопировала его с таблички. Хотела сохранить свидетельства вероломства Криспа.
— Я отнесла эту бумагу, — продолжает тем временем Елена, как будто не слышала ее слов, — в храм Немезиды в Аквилее и показала ее жрице. Та сказала мне, что написала это проклятье по просьбе одной женщины, которая хотела знать, как правильно это сделать. Женщины явно благородной и хорошо воспитанной, поскольку она не знала, как ругаются солдаты и торговки рыбой.
— А вот ты бы точно их знала! — бросает ей Фауста. — Ведь твой отец содержал лупанарий
[17]
.
Елена пропускает оскорбление мимо ушей и смотрит на Константина.
— Эта благородная женщина — твоя жена. Это она написала проклятье на свинцовой табличке, это она украла твою булавку и спрятала ее под кроватью Криспа.
Фауста заливается краской.
— И ты поверила какой-то там жрице? Да она обыкновенная проститутка! А как же слова капитанов гвардии, которые сказали, что Крисп подкупил их, чтобы армия пошла против моего мужа?
— С ними я поговорила тоже, — тон Елены колючий, как крюки в пыточном застенке. — И все они как один забрали свои слова обратно.
Ее взгляд подобен кинжалу и нацелен в Фаусту. Та отвечает ей с не меньшей яростью. Имей каждая под своим командованием армию, мир наверняка бы уже давно сотрясался от звона оружия.
Обе поворачиваются к Константину, который до этого стоял молча, как будто их перепалка его не касалась. Лишь при упоминании имени Криспа он всякий раз еле заметно морщился. Все присутствующие затаили дыхание.
— А как же Клавдий? — спрашиваю я. Мне удивительно, как кто-то вообще расслышал мой голос. Из-за боли и головокружения, которые взяли в тиски мою бедную голову, я утратил всякое понятие о приличиях. — Фауста утверждала, будто Крисп пытался его убить.
Три пары глаз поворачиваются к мальчикам у стены. Они все еще дети, даже Клавдий. Хоть он старший, но ему еще нет и десяти лет. Обычно все трое держатся гордо — мать с рождения внушала им, кто они такие. Но сегодня они в полной растерянности. Младший, Констант, того гляди расплачется. Клавдий смотрит на мать, глазами умоляя ее говорить вместо него. На отца он даже боится взглянуть.
— Она заставила нас это сделать.
Это говорит не Клавдий, а тот, что стоит посредине, Констанций. С гордо поднятой головой он делает шаг вперед.
— Наша мать порезала Клавдию ухо, а когда пришел Крисп, взвалила вину на него. — Он смотрит на отца и дрожащим голосом добавляет: — Мы не хотели…
Воцаряется гнетущее молчание. На Фаусту жутко смотреть — ее лицо опало, словно сдавленная подушка. Константин стоит, не шелохнувшись, и я опасаюсь, как бы у него не остановилось сердце. Лишь Елена, похоже, восприняла слова мальчика спокойно, как будто ожидала их услышать.
— Сколько тебе лет? — спрашивает она Констанция. Он ей внук, но по ее лицу, по ее голосу этого не скажешь. Она дышит презрением.
— Почти девять.
— В таком возрасте уже пора понимать, что такое ложь.
Констанций сникает.
— Но мать велела нам.
— А если бы она велела вам ударить кинжалом родного отца, пока тот спит, вы бы ее тоже послушались?
— Хватит! — Это первое слово, которое произносит Константин, но даже оно вырвано у него силой. — Оставь детей в покое.
— Они — сообщники.
— Они твои дети, — с мольбой в голосе обращается к Константину Фауста.
Как и Крисп, мысленно добавляю я.
— Крисп стоил их троих вместе взятых, — бросает ей Елена. Она ненавидела это семейство с тех самых пор, как отец Константина бросил ее, чтобы жениться на одной из дочерей старого Максимиана. И вот теперь, под конец жизни, они обокрали ее снова. Будь у нее такая возможность, она бы стерла всю их семью с лица земли.
— Пощади! — умоляет Фауста.
Она наверняка понимает, что ее жизнь закончена, однако подобно львице пытается защитить своих львят. Она бросается на пол, хватает пурпурные сапоги Константина и начинает, как безумная, их лобызать. Увы, лобзания сменяются криком — это Елена сделала шаг вперед и бьет ногой ей в лицо. Елена — дочь конюха. Но даже в свои восемьдесят лет она все еще полна сил. Фауста отползает прочь. По разбитой губе стекает кровь. Константин по-прежнему даже не пошелохнулся. Несколько мгновений они смотрят друг на друга, словно рабы на тонущем корабле. Фауста скулит на полу.
Грудь Елены вздымается праведным гневом. Константин застыл как статуя.
Неожиданно эту сцену нарушает Констант, младший из троих. Ему всего шесть, у него светлая, словно у варвара, кожа и такие же светлые локоны на голове. Он выбегает вперед и обнимает Константина за ноги.
— Отец, скажи, когда дядя Крисп вернется домой?
По щеке Константина скатывается слеза. Он наклоняется и обнимает сына. Глаза закрыты, чтобы никто не видел его боли. Эта сцена не может не трогать, тем более что после того, что только что произошло, все мы во власти чувств. И верим в чудо, ожидая, что вот-вот произойдет примирение. И все же меня мучают сомнения. Это семейство привыкло пожирать друг друга, словно древние боги. В свое время Фауста предала старого Максимиана, когда тот строил козни против Константина. И вот сейчас Констанций и Констант предали собственную мать и тем самым купили себе жизнь.
