– Кстати – он мне сказал, что ты мне должен что-то сообщить.
– Ну да… только теперь нам нужно настроиться и освободить Харчка.
Мы уже почти достигли крепости; главные ворота ее выходили на гору, не на порт. Я предпочел подойти к охраннику небольшого въезда сбоку – стражник клевал носом, едва не съезжая наземь по копью, но когда мы подошли ближе, в носы нам шибануло вонью кислого вина, точно солдата раскрасили кровью виноградников.
– Может, лучше офицера найти? – спросила Джессика.
– Всегда подкупай нижайшего по инстанции – и давай столько, сколько не жалко. Когда за верность торг идет, обиды тоже идут в ход.
Не успели мы приблизиться к стражнику, обитая железом дверь, которую он охранял, со скрипом распахнулась, и вышла дюжина людей, вооруженных копьями и луками. Задрипанный похмельный часовой как мог вытянулся по стойке «смирно», пока они шли мимо, а затем снова обмяк на своем копье. Патруль обошел крепость кругом и выдвинулся на волнолом, с которого мы только что пришли. Ятую гавань они патрулировали пешком.
– Ебать мои чулки, там наша лодка… – прошептал я.
– Лодка им не угроза. Ее они могут и не заметить. Давай заберем твою клятую мартышку и двинем отсюда.
Я кивнул и подошел к часовому.
– Прощенья просим, йомен, вы случаем не знаете, не держат ли тут где здоровенного дурилу с обезьянкой?
– Мож, и держат. А те-то чё?
– Придурок этот, так уж вышло, – отец вот этого самого мальца, мы его домой забрать надеялись.
– А бизьяна чё, брат евойный?
– Полу. У нас бедная семья, и…
– Четыре дуката, – сказал стражник.
Джессика пихнула меня, кивнула и ухмыльнулась одновременно – и сунула руку в кожаный мешок с золотом. Мы рассчитывали на более упорное сопротивление и на более существенный выкуп.
– Тока бизьяны там больше нету. Сменял ее на кувшин у Джотто, он вином торгует на пьяцце. Еще месяц тому.
– Ты сменял Пижона на кувшин вина? – Я уже полез на копчик за кинжалом. Да, надо признать, существо он невыносимое, но ей-яйца Святого Кориция, он же семья!
Джессика перехватила мою руку и удержала ее в полузамахе у меня за спиной.
– Сударь, очень вас прошу – если вы хоть папулю приведете, я вам буду так благодарен, – сказала она своим лучшим мальчуковым голосом.
Она разжала ладонь, и в ней блеснули золотые монеты, но едва охранник потянул к ним лапу, быстро прижала руку к груди.
– Будьте добры, сударь.
– Ну ладно, – сказал часовой. – Только никому нельзя говорить, что я вам его выдал. А капитану скажу – подох он, оттого и не видно.
Он вошел в железную дверь и закрыл ее за собой.
– Ты совсем спятил? – спросила Джессика, с отвращением отпуская мою руку.
– Он ятого Пижона сменял на кувшин пойла. Довольно унижений претерпел уж мой народ.
– Вот тебе совет, о премудрый дурак, – не вспарывай брюхо тому, кто готов освободить твоего подмастерья за сотую долю того, что ты готов был заплатить. Пусть местью твоей станет торг.
– Да ты и впрямь Шайлокова дочка.
– А ты просто не будь дураком – ой, прости, – не будь глупым, – сказала она. – Мы знаем, кому он продал твою обезьянку, и мы знаем, где его найти. Поэтому отправимся к целовальнику Джотто на пьяццу, выкупим твоего Пижона обратно, потом найдем таверну и заляжем в ней на дно до завтрашней ночи, а там и сбежим отсюда.
– Залегать на дно в Генуе с Харчком может оказаться не так легко, как тебе кажется.
И тут дверь в стене открылась.
– Ебать мой зрелый святый сыр! – сказала еврейка, напрочь забыв о мальчуковом голосе, когда Харчок выдавился из двери, и попятилась. С тех пор, как нас с нею свело, она выучилась пристойно ругаться. Я этим несколько гордился.
– Мальчик рад видеть папу, – пояснил я стражнику.
– Карман! Друг мой! Друг мой! – Огромный обалдуй сгреб меня в объятья и выжал из меня весь дух, оделяя своими слюнявыми нежностями.
– Хватит лизаться, Харчок. Поставь меня на место и обними сыночка своего.
– А?
Я услышал, как в ладони стражника звякнули монетки, а Джессика сказала:
– Ну, мы тогда пошли. Привет!
Я взял Харчка за лапу и быстро повел его вдоль крепостной стены и за угол.
– Мог бы меня предупредить, – вымолвила Джессика.
– Я говорил, он крупный.
– Я говорил, он крупный, – повторил Харчок моим голосом, нота в ноту.
Джессика развернулась.
– Что это? Что это?
– Так он тоже умеет, – объяснил я. – Это его дар – так природа возместила то, что он здоровенный детка с бараньим фаршем вместо мозгов. Он умеет запоминать целые разговоры, по многу часов, и повторять их дословно, теми же голосами, которыми все произносилось. И при этом – без малейшего понятия, что все это значит.
– Какая блядская жуть, – сказала Джессика и отошла от Харчка чуть подальше.
– Карман, они забрали Пижона, – сообщил тот.
– Я знаю, парнишка, мы его вернем. Джесс, ступай на пьяццу и выкупи его у целовальника. А я с Харчком и золотом пойду к лодке, там будем ждать.
– С золотом? С сокровищами моего отца ты никуда не пойдешь.
– Нельзя, чтоб девушка одна бегала по чужому городу с мешком золота и драгоценностей, правда же? Ну или ты оставайся с Харчком, а за Пижоном я сам схожу.
Она оглядела гигантского дурилу с ног до головы и отдала мне кожаный мешок.
– Лодку отгони чутка, если патруль появится. Я помашу тебе с мола – подгребешь и заберешь.
– Значит, парень – девка? – спросил Харчок.
– Джесс – это Джессика, – пояснил я. – Поклонись даме как следует.
– Моя госпожа. – Харчок послушно склонился. – Значит, не мой сын, да?
– Нет, сам же видишь, раз она ятая девчонка и всего лет на десять моложе тебя, то она не твой, блядь, сын. – По временам я забываю, до чего непробиваемо туп мой подмастерье. Но снова орать на него после такого долгого перерыва было приятно.
– А тогда можно, я хоть одним глазком тебе на дойки гляну?
– Нет, я не обязана тебе ничего доказывать.
– Ох, да он не доказательств просит. Он это у всех девчонок спрашивает.
– Дай мне десять дукатов из мешка, – сказала Джессика. – Пойду снова покупать твою макаку.
– Пижону нравится кусать дам за бюст, – сообщил Харчок. – Иногда за попу.
Я кивнул, отдавая ей монеты.
– Будь, пожалуйста, осторожней. Держи на поводке и не подпускай к шляпе. У него к ним слабость. Встретимся у лодки, а потом Харчок догребет нас до какого-нибудь места на побережье, там и заночуем на берегу или где-нибудь. До завтрашней ночи продержимся. Мне сдается, в Генуе с обезьяной и этим слюнявым битюгом нам будет ненадежно.
