– Чего случай, Яго? Клянусь, если я выясню, что вам что-то известно, и мне вы не сообщили, я скину вас вот с этой самой крепостной стены.
– Жена моя, Эмилия, – она сказала: Кассио пришел к ней и умолял, чтобы она вступилась за него пред Дездемоной или устроила им встречу наедине. В отношении Микеле Кассио я готов поклясться, что считаю его честным человеком
[186]
, но у меня в крови: везде искать обман, и часто вину я вижу там, где вовсе нет ее
[187]
.
– Но с ними Эмилия, как видите.
– Как скажете. Она была там, это правда. Мое усердье нередко видит грех, где нет его, и потому прошу я вашу мудрость, презрев мои убогие сужденья, им веры не давать и не смущаться случайным и неточным наблюденьем. Ни ваш покой, ни благо, ни мой опыт, ни честь моя, ни честность не дают открыть вам мысль мою
[188]
. Ни у мужчин, синьор мой, ни у женщин нет клада драгоценней доброй славы. Укравший мой кошель украл пустое: он был моим, теперь – его, раб тысяч; но добрую мою крадущий славу ворует то, чем сам богат не станет, но без чего я нищий
[189]
.
– Кассио нашли в дымину пьяного. Он блевал на изувеченный труп вашего офицера, Яго, и совершенно не помнил, как все это произошло. Его доброй славе и так кирдык. Говорите.
– Ну, он же симпатичен, в нем есть некое гладкое обаянье, а супруга ваша, ну, молода – да и прекрасна, как и он…
– Прекрасен?
– Я не утверждаю, что намеренья его бесчестны, да и что супруга ваша подвержена его флорентийской смазливости, но лучше уж знать наверняка, разве нет? Так же лучше, правда? Послушайте ж, что я считаю долгом вам объявить, хоть ясных доказательств нет у меня: смотрите, генерал, за вашею женою хорошенько, внимательно следите вы за нею и Кассио; глаз не спускайте с них, ни ревностью себя не ослепляя, ни верою в их честность – не хотел бы я ни за что, чтоб добротой своей обманута была душа такая открытая и честная – за всем внимательно следите. Мне знакомы характеры венецианских жен
[190]
. Взять мою – какой солдат за много месяцев на полях сражений не испытывал подозрений? А главное, не надо углубляться в вопросы эти дальше, генерал. Все предоставьте времени
[191]
. Дабы не сокрушить такого нежного доверья обвиненьем. Однако глаз с них не спускайте.
– Добрый совет вы мне даете, Яго. Так и поступлю. Давайте же покончим с инспекцией, и я отправлюсь к ней. Пригляжусь.
– О, берегитесь ревности, синьор. То – чудище с зелеными глазами, глумящееся над своей добычей
[192]
. Но лучше знать уж, чем подозревать.
– Чудище? А!
[193]
Вы так дьявольски плетете словеса, что они придают сил врагам, кои суть призраки воображенья, Яго. Давайте ж довершим инспекцию, и я пойду придушу это самое чудище с зелеными глазами единственным поцелуем моей милой Дездемоны. – С этими словами мавр взобрался на самую высокую стену и даже не оглянулся, следует ли за ним младший по званию.
– Да нет, не врагам, – прошептал Яго. Чего это Эмилия смеялась шуткам флорентийца? И с какой стати он шутил – разве не ведомо ему, что ему хана? Ну, не прямо сейчас, так скоро.
* * *
Я раздумывал над дерзким налетом на тюрьму, с использованием множества обличий, обильным кровопролитием и резкой некоторого количества голов, но я мелок, и у меня с собой ни куклы моей, ни обезьянки, а вместо них – до офигения здоровый мешок золота, поэтому я решил подойти к вопросу об освобождении сокамерника Харчка сугубо практически. Посредством подкупа.
Насчет денег, кстати. Как выяснилось, большинство королевств никогда не доверяют ключей от сокровищниц королевским шутам не просто так. Причина здесь в том, конечно, что мы по природе своей и образованию – дураки, а потому деньги нам противопоказаны. Этот урок Джессика б нипочем не усвоила, если б не бухой пентюх, охранявший боковые ворота Генуэзской крепости, и не пылкий пиздодуй, его командир.
Охранник, похоже, немного протрезвел после того, как мы освободили Харчка, но менее жалок не стал.
– Не могу, – сказал он, держа копье так, словно прятался за ним. При этом он озирался. Харчок остался за углом большой крепости, поскольку я не сумел убедить его посидеть в лодке: он боялся Вив и воды вообще. – Даже за двойную цену. Этот – узник настоящий, купец и господин благородный, а требование о выкупе уже отправили его родне. Громадина ему только прислуживал. Если этого хотите, надо разговаривать с капитаном.
– Я дам тебе двадцать дукатов, а ты скажешь, что громадина упал на него, когда сам помер, и задавил насмерть. Или чума? С чумой ничего не сравнится, если надо объяснить необъяснимую кончину.
– Я капитана приведу, – сказал стражник. Он пропал за воротами и чуть погодя вернулся с елейным и до крайности отполированным молодым офицером. У него обещали вырасти усики, на лице содержался пушистый намек на бородку, а весь он выглядел изящно-изможденно, как мальчик, ни дня в своей жизни не поработавший. Такой и никогда работать не станет. Слишком молод, чтоб заслужить командирскую должность, – без сомнений, ее он унаследовал или же купил. И вот это вот Генуя выставляет на поле брани? Неудивительно, что Отелло размолотил их, как спелое зерно.
– Мне сказали, вы желаете выкупить пленника Марко Поло?
– Так и есть, – кивнул я.
– Пройдемте в командирские квартиры – обсудим условия его освобождения. Monsieur Поло – заключенный значительный.
– Месье? Это вы со мной по-блядь-французски, что ли?
– Oui, – ответил капитан Пухощек. И щелкнул при этом каблуками.
– О, trés претенциозно, синьор. Предполагаю, вы меня теперь проводите к надлежащему офицеру, дабы мне не пришлось торговаться из-за условий с мелким мудозвоном, у которого мох на подбородке, а должность вертухая ему купил папочка, чтоб он не еб челядь в жопу.
Как выяснилось, мне пришлось иметь дело с вышеупомянутым мудозвоном, который, надо полагать, счел своим долгом вытрясти из меня все золото до последнего грана перед тем, как выпускать Марко Поло на мое попечение. Оскорблять его вышло мне на руку. Он думал, что выиграл торг, конечно, но поскольку золото было не мое, я его обставил. Ха!
Путешественник этот собрал свои пожитки, и мы отвели Харчка обратно к лодке дожидаться возвращения Джессики. Я согласился грести, потому что Харчок желал сидеть на носу и высматривать Вив, а Марко Поло устроился на корме – несколько задравшейся в воздух плотностью моего подмастерья, сосредоточившейся впереди.
