– Прошу вас, дайте мне взглянуть на вексель
[297]
, – обратилась Порция к судебному приставу. Тот передал ей свиток, она развернула и прочла. – Шайлок, тебе тройную сумму предлагают
[298]
. Возьми себе тройную сумму долга и прикажи мне вексель разорвать
[299]
.
– А клятва? Клятва? Небу дал я клятву! Так неужель мне душу погубить? Нет, нет, за всю Венецию…
[300]
– Платеж просрочен, – подытожила Порция. – Еврей законное имеет право фунт мяса вырезать у должника близ сердца
[301]
. Сжалься, Шайлок. Возьми тройную плату и позволь мне вексель разорвать
[302]
.
– Да забирай уже, ослиная твоя башка! – раздался крик из тревожной ко мне близости. За ним последовала волна сходных воплей, прокатившаяся по всей зале.
Я посмотрел на Джессику – она прикрыла рот руками, а глаза ее в смятении расширились.
– Вырвалось, – пояснила она.
– «Почитай отца своего и мать свою» – разве не так у вас в книжке написано? – сказал я.
– Само собой – целая глава, сразу после первого урока Библии, который гласит: «Не имай, блядь, никаких аспидов», – ответила она.
– Справедливо замечено – и неплохо сказано, – отметил я.
– А это кто? – спросила Нерисса.
– Они Шайлокова дочка, – ответил ей Харчок.
– Похожа на мальчика.
– Ну да, – подтвердил мой дебил. – Она пиратова подмастерье
[303]
.
– А ты кто?
– Подмастерье дурака.
– Она будет твой голос, Харчок, – шепнул я.
Тем временем в зале суда Шайлок гнул свое:
– Как видно, вы достойный судия: вы знаете закон; решенье ваше прекрасно. Именем того закона, которому вы служите опорой, прошу – кончайте суд. Клянусь душою, ничей язык меня разубедить не в силах; я за вексель мой стою
[304]
.
– Идиот, – прошептал я меня окружавшим.
Антонио выступил вперед. Челюсти его были крепко сжаты.
– От всей души я умоляю суд произнести свой приговор
[305]
, – промолвил он.
– Что ж, приговор мой сводится к тому, – сказала Порция, – что вам придется грудь ножу подставить
[306]
.
– О, юноша прекрасный! – воскликнул Шайлок. – О, судия правдивый!
[307]
– Грудь надо обнажить
[308]
, – заключила Порция.
Тут Антонио, похоже, утратил всю решимость, что у него еще оставалась, потому что взялся лишаться чувств. Яго и Бассанио успели его подхватить. Судебные приставы подволокли кресло, поставили его перед помостом. По толпе пронеслись крики – от «Милосердия!» до «Будь проклят ты, жидовский дьявол!»
– Весы тут есть, чтобы отвесить фунт мяса?
[309]
– спросила Порция.
– Как же! – ответил Шайлок. – Я их принес
[310]
.
– А нанял ты врача – перевязать, чтобы не изошел ответчик кровью, чтобы не скончался?
[311]
– А я думал – ножиком ткну и посмотрю, как оно дальше пойдет, – ответил Шайлок. – У меня дочка – она б выйти за лекаря могла, тогда и был бы сейчас под рукой. Но нет, она ж у нас своим умом живет, как кулаком мне по сердцу. Поэтому нет врача.
– Так это я буду виновата, если Антонио до смерти кровью изойдет? – возмутилась Джессика. – Это жирный жбан спрутьего спуска.
– Я тебя обожаю, – сказал я.
– Ну да, отъебись, – рявкнула пиратка Джесс.
– Что медлит жид? Бери же неустойку!
[312]
– постановила Порция.
Приставы схватили Антонио и привязали его к креслу, а он лепетал про то, как любит Бассанио и чтобы мальчик не огорчался, что из-за него Антонио гибнет
[313]
, и не винил себя, ибо всему виной иные силы и, в первую очередь, – он сам. Если честно, я не особо его слушал.
– Что это Порция затеяла? – спросила Нерисса.
– Думаю, она так рассчитывала отговорить Шайлока от мести.
– Я бы сказала, ее план в таком случае уже всплыл пузом вверх.
– А мне кажется, она переоценила свои способности к убежденью, отточенные с торговцами обувью. Хотя, сказать правду, она талантлива и впрямь. Склонись процесс в обувную сторону, все бы остались без сапог.
Шайлок вжикнул ножом по кожаным ножнам еще пару раз и подступил к Антонию. Вот он коснулся лезвием его обнаженной груди.
– Минуточку!
[314]
– сказала Порция.
– Минуточку! – сказал Бассанио.
– Минуточку! – сказал Яго.
– Минуточку! – сказал я.
– Давайте вы, – сказала Порция Бассанио.
– После вас, – сказал Яго Порции.
– Валяйте, – сказал я. Вообще-то я собирался потребовать, чтобы Шайлок немного притупил нож – так оно будет болезненней. Со всей своею благородною учтивостью, Антонио все же был замешал в убийстве моей Корделии и меня – не говоря уже о том, что дал распоряжение убить самого Шайлока. Да и Джессику, выпади ему на это случай. Однако прочие, похоже, только хотели дело затянуть.
– Антонио, – сказал Бассанио. – Женился я на женщине такой, которая дороже мне всей жизни; но жизнь мою, жену мою, весь мир я не ценю дороже вашей жизни. Все потерять, все в жертву принести вот этому чудовищу готов я, чтоб вас спасти
[315]
.
