— Нет! Нет! — закричали другие. — Николаю!
— Идемте к его высочеству.
Это был выход. Сложить с себя всякую ответственность и заставить великого князя освободить их от рокового решения. Предложение исходило от графа Литы, старого мальтийского кавалера, тонкого дипломата и мистика.
Никса нашли, хотя он и старался спрятаться в своих покоях. Ему пока в голову не приходило, что депутации обеспокоенных подданных станут наносить визиты через каждый час.
— По воле покойного государя мы признаем вас законным императором, — заявил с поклоном Лита. — Вы один вправе разрешить наши сомнения и отвести к присяге.
Великий князь застонал. За сегодняшний день его в третий раз заставляли организовывать собственные похороны! Вереница высших чиновников потянулась за царевичем. Дорогой они миновали пост внутреннего караула возле домовой часовни. Там стоял аналой с крестом и Евангелием на нем. Дежурил первый взвод государевой роты Преображенского полка.
— Куда это вы, господа, ломитесь? — крякнул солдат, преградив дорогу.
— Присяга, — отвечали ему. — Император преставился.
— Ничего не знаем.
Тем временем Николай отстал, задержанный докладом о присяге по корпусам. Вперед выступил комендант Петербурга Башуцкий и пустился объяснять солдатам, что к чему.
— Мы не можем поверить на слово, — возразил ротный. — Благодетель наш даже не болел.
— Измена! — глухо загудели другие.
— Вы с кем разговариваете! — гаркнул Милорадович. — Не знаете, кто я?
Ротный было отпрянул, но снова занял свое место.
— Воля ваша, а пропустить не можем. Пусть его высочество нам скажет.
На пороге возник бледный Николай. Увидев наклоненные штыки и красные от натуги лица спорщиков, он поднял руку.
— Отставить! Нет измены. Государь скончался. Теперь нам батюшка — император Константин Павлович.
Солдаты опустили ружья и начали креститься. Советники беспрепятственно прошли к алтарю. А Никс бросил на Милорадовича колкий взгляд: «Значит, не все штыки в городе ваши?»
29 ноября 1825 года.
— Что во дворце? — Госпожа Бенкендорф сидела напротив мужа и внимательно следила за тем, чтобы он доел весь суп.
Шурка скреб по дну ложкой, набивал лапшу за щеки и удивлялся, почему русские жены с таким остервенением кормят мужей.
— Да ничего. Был в Кавалергардском зале. Потолокся. Видел Николая Павловича. Под арестом.
Достойная дама ахнула.
— Как это?
— Шучу, — досадливо отмахнулся генерал. — Просто Милорадович ходит за ним по пятам. Как часовой. Ни на минуту не оставляет. Я вообще сомневаюсь, можно ли с ним поговорить без свидетелей.
Тут Александра Христофоровича посетила счастливая мысль, и пока он ее думал, лапша как-то сама собой проскочила в горло.
— Знаешь, матушка, — сказал генерал после некоторого молчания, — я сегодня еще раз схожу во дворец. Под вечер. Ты ложись, не жди меня.
Госпожа Бенкендорф повздыхала, но не стала возражать, хотя обычно косо посматривала на попытки своего благоверного провести вечерок вдали от семейного очага.
Часов около восьми Александр Христофорович поднялся по Комендантской лестнице, миновал несколько залов и устремился к Кавалергардской комнате, где народу было существенно меньше, чем утром. После развода караулов гвардейские офицеры обычно собирались здесь, чтобы разузнать новости.
Бенкендорф остановился у стены и начал разглядывать публику. Помимо привычных рож в глаза бросался толстенький лысоватый господин средних лет — бывший адъютант цесаревича Опочинин, давно живший в отставке, а тут вдруг занадобившийся сильным мира сего. Удивило и присутствие князя Сергея Трубецкого, высокого, изящного, с узким лицом-клинышком и лукавой улыбкой распутного пастушка из пасторали. Он служил в Киеве, и какого черта делал здесь, бог весть?
Улучив момент, Александр Христофорович выскользнул за стеклянные высокие двери зала на внутреннюю лестницу. Здесь не стоял караул. Один пролет, и он в жилых покоях. Дерзость неслыханная. Но и положение сейчас особое. Уверенности Бенкендорфу было не занимать. Когда он наткнулся-таки на дворцовый караул, мирно топавший к посту на первом этаже, никому в голову не пришло его задержать. Генерал прошагал мимо и уже через пару минут остановился перед комнатами вдовствующей императрицы. Дорогу ему преградила камер-фрау, но, узнав сына старинной подруги своей госпожи, расплылась в улыбке.
— О вас доложить?
— Нет, Агафья. Его высочество здесь?
— Да где ж ему еще и быть-то, сердешному? — горестно вздохнула женщина. — Почитай, третью ночь под матерней дверью почивает. Боится, как бы не стало государыне плохо. Такие удары! Спаси, Господи!
— Ты мне его позови.
Камер-фрау моментом исчезла за дверью, через минуту послышались размашистые шаги и Никс появился на пороге, беспокойно оглядываясь через плечо.
— А, это вы, — вяло протянул он. — Чем могу служить…
— Ваше высочество, — понизив голос, зашептал Бенкендорф. — Как это могло случиться? Что значит ваша присяга?
По лицу великого князя мелькнуло раздражение.
— Когда целый город хочет Константина… Взывает к законности…
— Откуда вам знать, чего хочет город? — возмутился гость. — Вы были на улицах? В казармах?
Николай опустил голову.
— Там передаются самые фантастические слухи. Вам надо выйти из дворца.
— Сейчас? — ужаснулся Никс.
— Я выведу вас и приведу назад незаметно. Только оденьтесь поскромнее.
С минуту великий князь колебался. Потом кивнул. Исчез за дверями и вскоре вернулся. На нем была старая саперная шинель и фуражка. Александр Христофорович окинул царевича придирчивым взглядом, остался доволен и сделал знак следовать за собой. Они вместе покинули дворец через один из боковых выходов. Пройдя под сводами галереи, соединявшей Зимний с Эрмитажем, оказались на площади. Бенкендорф вспомнил, как геройствовал тут в ноябре прошлого года. Поежился.
Мела поземка. Втянув головы в плечи и наклонившись вперед, спутники двинулись по открытому, продуваемому пространству. Ветер с Невы к вечеру крепчал.
— Куда мы идем? — Николай беспокойно оглянулся. — Народу на улице совсем нет.
— Все сидят по кабакам, — пожал плечами генерал. — Вы бывали в подобных заведениях?
Великий князь отрицательно качнул головой.
— Почему?
— Если человек тратит время впустую, он опускается.
Бог мой! Двадцать девять лет. Отец семейства. Служака. Зверски требователен к себе.
— Вы пьете?
— Нет.
